Достоевский и евреи

Однако, как показал печальный опыт истории, охранительский запал этой пропаганды не сработал, ибо созданный Достоевским на потребу властных элит идеальный конструкт под названием «русская идея», ни в коей мере не отражал ни помыслов, ни чаяний широких слоев российского общества.

Весьма неопределенным, кочующим из записи в запись в дневниках, черновых набросках и эпистолярии Достоевского является «призрак русского народа» – знаковый образ и идейный концепт манифестируемого им почвенничества.

Современники заметили этот призрак уже в самых первых опытах Достоевского-публициста. Еще в 1863 г. в одной из петербургских газет появилась заметка о том, что «ученая редакция «Времени» (то есть братья Достоевские) «все продолжает заниматься открытием особой русской народности, которую давно обещалась открыть, но доселе открыть все не может». Эту «народность» Достоевский так и не смог «открыть» до конца дней своих, так как во всех тех, с кем он встречался, будь это русская интеллигенция, профессура, помещики, купцы, журналисты, писатели, чиновники, русские путешественники за рубежом и т. д., и т. п., представителей русского народа он не признавал, а других – просто не знал. В его записях полностью отсутствуют какие-либо упоминания о его личных контактах с теми, кого бы он считал олицетворением народа, существовавшего в его воображении, преданного царю и православию. Единственным представителем этого идеального «народа» в его «творческих дневниках» был мужик Марей из его детских воспоминаний, успокаивавший его, когда его одолевала «волко-фобия». В пореформенной глубинке Достоевский не бывал и пореформенную крестьянскую Русь знал только по тем же столичным газетам. Можно с уверенностью утверждать, что из всех великих писателей того времени, имея в виду Л. Толстого, Лескова, Чехова, не говоря уже о целой когорте бытописателей, Достоевский менее всех был осведомлен о народной жизни, и картины этой жизни в его произведениях зачастую нереальны и фантастичны. Фантастичен и образ «русского человека», «русской души», который создал Достоевский в своих художественных произведениях [ЯКОВЛЕВ Л. С. 106–107].

Конечно же, Достоевский имел значительный опыт личного общения с «простым народом», полученный им за четыре года отбывания каторги в Омском остроге, а затем на армейской службе. Результатом этого опыта является его литературный шедевр, повесть «Записки из Мертвого дома» (1861–1862). И в последующих художественных произведениях писателя имеется множество образов и сюжетов, почерпнутых из этого времени – см. [АКЕЛЬКИНА]. Сам Достоевский после каторги писал брату Михаилу:

Сколько я вынес из каторги народных типов, характеров, я сжился с ними и потому, кажется, знаю их порядочно <…> На целые томы достанет. <…> Если я узнал не Россию, так народ русский хорошо, и так хорошо, как, может быть, не многие знают его. Но это мое маленькое самолюбие. Надеюсь, простительно [ФМД-ПСС. Т.28. Кн. I. С. 172–173] [48].

Однако цитируемое выше критическое высказывание Л. Яковлева представляется нам во многом справедливым. Ни до каторги, ни после нее писатель никогда больше в «народной гуще» не обретался. Для графа Льва Толстого народ – это русские крестьяне, «дети мои». Патерналистское восприятие «народа» органично для потомственного русского аристократа. Достоевский же – сын врача из униатских поповичей, выслужившего потомственное дворянство, ни с какого бока отождествлять себя с этим «народом» не может. Он явно для него «чужой». Пафос Достоевского, утверждавшего в полемике с оппонентами:

Вы недостойны говорить о народе, – вы в нем ничего не понимаете. Вы не жили с ним, а я с ним жил (Записные тетради 1875–1876 гг.) [ФМД-ПСС. Т.24. С.127],

– проистекает исключительно из опыта его каторжной жизни, где он общался не с народом, а со всякого рода сбродом, т. е. случайным и беспорядочным соединением в одну массу представителей различных сословий.

После смерти Достоевского журнал «Мысль» опубликовал посвящённую ему обширную статью[49]. <…> По мнению Оболенского, Достоевский взялся «представлять и защищать» массу «серого православного крестьянства ни больше, ни меньше». Не интересы интеллигенции и не интересы какой-то обособленной части народа (например, раскольников) составляют предмет его забот: он выражает миросозерцание «серых зипунов» во всей его целости – «без урезок… без ампутирования этого миросозерцания по своему произволу». «Один критик, – говорит Оболенский, – заметил, что Достоевский меньше всего описывал народ, а потому, мол, странно его называть народником». <…> Точка зрения Оболенского совершенно исключительна: подобные мнения не встречаются более во всей тогдашней литературе. Кажется, никому из современников Достоевского не приходило на ум связывать его имя с идеологией «серого православного крестьянства» [ВОЛГИН (II). С. 530–531].

В связи с этим возникает все тот же вопрос: «Кто был тем “народом”, выразителем мыслей и настроения которого мнил себя Достоевский?» Однозначно здесь мы можем утверждать только одно: «народ», с которым Достоевский действительно по жизни общался – это население Северной Пальмиры, «петербуржцы» разных сословий. Говорить об этой социальной группе как о реальном русском «народе» явно не приходится.

Таким образом, народ Достоевского и его друзей-почвенников – это по существу концепт, на базе которого, в полном отрыве от реалий российской действительности, он конструирует свои религиозные чаяния и национал-патриотические фантазии (подробно см. об этом в Гл. V).

Несомненно, к числу биографических парадоксов можно отнести и то обстоятельство, что Достоевский – человек, получивший в молодости самое лучшее в тогдашней России высшее военно-инженерное образование, никогда (sic!) в своей литературно-публицистической деятельности не касался вопросов технического порядка, даже таких, казалось бы, злободневных в насыщенную многочисленными войнами эпоху Александра II, как уровень технической подготовки и оснащения русской армии.

В мемуарной литературе существует лишь малодостоверное свидетельство доктора С.Д. Яновского, который передает якобы слышанный им от писателя рассказ о том, как однажды выполненная им чертежная работа «поступила на окончательную апробацию императора Николая Павловича»: «…Государь, как только взглянул на мой чертеж, – передает Яновский слова Достоевского, – тотчас увидал, что в изображенной мною крепости нет ни одних ворот! Эта моя ошибка, прошедшая незамеченною включительно до глаза Директора, сразу была замечена Царем, и Он написал на моем чертеже: “Какой дурак это чертил”. Мне надпись эта предъявлена была в подлиннике; я видел ее покрытою клеем и тот же час порешил: оставить то ведомство, в котором кличка эта само собою разумеется осталась бы за мною на всю мою жизнь…»[50]. Хотя мемуарист, не замечая противоречия, приурочивает описанный инцидент к окончанию Достоевским Главного инженерного училища, то есть к 1843 г. [51], биографы упоминают его в связи с выходом писателя в отставку из Чертежной Инженерного департамента в 1844 г. И пусть подвергают это свидетельство сомнению («Однако в делах Главного инженерного училища и Инженерного ведомства чертежа Д<остоевского> с подобной надписью не обнаружено»), тем не менее сохраняют его в материалах научной биографии писателя [МАСКЕВ-ТИХОМИР. С. 95–96].

В начале 1844 г. Достоевский, решив посвятить себя полностью только литературной деятельности, подал прошение об отставке и 19 октября 1844 года получил увольнение от военной службы. В письме к брату Михаилу от 30 сентября 1844 г. он писал по сему поводу:

Подал я в отставку, оттого что подал, то есть, клянусь тебе, не мог служить более. Жизни не рад, как отнимают лучшее время даром. Дело в том, что я, наконец, никогда не хотел служить долго, след<овательно>, зачем терять хорошие годы? А наконец, главное: меня хотели командировать – ну, скажи, пожалуйста, что бы я стал делать без Петербурга. Куда я бы годился? [ДФМ-ПСС. Т. 28. Кн. 1. С. 100].

48

На самом же деле, по свидетельству Суворина, отношение Достоевского к «народу» было куда более сложным, чем он декларировал, – см. А.С. Суворин. О покойном /В сб. [ДВС. С. 47]:

Но вообще он не доверял народу. Во время политических выступлений наших, он ужасно боялся резни, резни образованных людей народом, который явится мстителем. – «Вы не видели того, что я видел, – говорил он. – Вы не знаете, на что способен народ, когда он в ярости. Я видел страшные, страшные случаи».

49

Оболенский Л. //Мысль. 1881. Март. С. 410–411, 413.

50

Яновский С.Д. Письмо к О. Ф. Миллеру от 8/20 ноября 1882 г. // РО ИРЛИ. Ф. 100. № 29918. С 5: URL: http://lib2.pushkinskijdom.ru/ Media/Default/PDF/ROPD/EROPD_2015/13_Баршт. pdf

51

В 1827 г. Достоевский был принят в Главное инженерное училище (СПб.), по окончанию которого в 1843 г. был зачислен полевым инженером-подпоручиком в Петербургскую инженерную команду. Воспроизведем отметки, касающиеся Достоевского-выпускника: «Были ли проступки по службе: Не было; Сколько служили кампаний: Ни одной; Усердны ли по службе: Усерден; Каковых способностей ума: Хороших; В каких науках имеют знание: Инженерную науку; Какие знают иностранные языки: Французский и Немецкий; Каковы в Нравственности: Хорош; Каковы в Хозяйстве: Хорош» [МАСКЕВ-ТИХОМИР. С. 105].