Страница 6 из 9
В начале работы терапевт способен распознавать привносимые пациентом проекции, но не проективные идентификации, которые должны проявиться с течением времени. Они становятся узнаваемыми в том случае, если терапевт абсорбирует их на бессознательном уровне, потому что настойчивое желание в любой момент воспринимать их на сознательном уровне будет означать, что терапевт находится вне ситуации и поэтому всегда остается чужаком по отношению к ним. Терапевты, желающие быть открытыми к проективным идентификациям, со временем ощутят в себе различные состояния психики, которые несвойственны их собственной личности и, следовательно, возникли в качестве уникальной реакции на каждого отдельного пациента или пару. Ключи к этому открытию проективной идентификации лежат в контрпереносе, реакции терапевта на пациента. У терапевта возникает тревожное чувство, достигающее сознания в виде совокупности диссонирующих аффективных ответов, которые можно расценивать как выражение реакции на данного пациента. Когда терапевт пытается их понять, а затем соотнести с пациентом, значение коммуникации пациента обретает конкретную форму.
Чтобы достичь этого понимания, терапевт может использовать возникшую фантазию или преобладающее чувство, которое прорвалось без содействия фантазии. Иногда «слова к песне» могут отзываться эхом через мысли терапевта, или воспоминание о событии в детстве, или ассоциацию с текущим переживанием. Все они составляют первые реакции, которые затем должны быть соотнесены с ощущением, связанным с пациентом, еще до того, как может быть осмыслена ситуация. Это не означает, что терапевт должен просто поделиться своей реакцией, возникшей в качестве контрпереноса. Это частая ошибка неопытных или самодовольных терапевтов. Понимание терапевтом собственного переживания является отправной точкой.
В таком случае работа, связанная с осмыслением реакции, должна быть проведена прежде, чем пациенту будет сделано сообщение. Несколько таких примеров мы приведем в этой книге. Это самая сложная часть работы, которой уделяется больше всего времени в процессе обучения. Даже будучи частью вооружения терапевта, интерпретация, основанная на контрпереносе, составляет меньшинство вербальных реакций на пациента. Тем не менее, когда такая интерпретация используется, она часто становится важным фактором понимания ситуации и поворотным моментом в терапии.
Контрперенос является первичным ориентиром в навигации по терапевтическому пути. Если терапия протекает внешне легко, то мы можем предположить хорошее бессознательное приспособление пациента и терапевта друг к другу. Но бывают периоды, когда все происходит не так, как надо: движение вперед застопоривается, изобилуют ощущения тщетности и безнадежности, или над ситуацией доминирует гнев. Точно так же, когда розовый свет – нереалистичная идеализация пациента и терапевта – проникает в атмосферу, что-то происходит не так. Во всех этих ситуациях контрперенос приобретает решающее значение. Едва ли бывает терапия, в которой эти вопросы не возникают в критически трудный момент. Способность анализировать эти эмоционально заряженные проблемы с помощью контрпереноса – один из главных признаков аналитической психотерапии, основанной на теории объектных отношений.
В то время, когда они ко мне обратились [Д. Ш.], Ребекка и Квентин Равсторн были женаты уже десять лет. Он был 40-летним адвокатом, она – 32-летним музыкантом. Они напомнили мне простодушную, православную пару, не состоящую в официальном браке, но моя фантазия не подтвердилась. У них были сексуальные отношения, но я не мог себе этого представить. Я узнал от них, что проникновение полового члена устрашающим образом действовало на Ребекку. Когда Ребекка повстречалась с Квентином, она была девственницей. Во время половых сношений с ним у нее происходило сжатие вагины. Обычно у нее отсутствовала смазка, и весь эпизод она переживала с тревогой и как неприятную обязанность. До того как Квентин встретил Ребекку, у него было много партнерш, но, оглядываясь назад, ни одни отношения он никогда не рассматривал как нежные или продолжительные. Они повстречались вскоре после того, как Ребекка завершила учебу в колледже, и в сексуальном отношении она была совершенно наивной. Квентин привязался к ней в то время, когда умирал его отец и он сильно из-за этого переживал. В начале Ребекка чувствовала тягу к сексуальной и физической близости с Квентином, но ее половое возбуждение не завершалось оргазмом. После заключения брака она стала проявлять все меньший интерес к сексуальности. Она чувствовала, что Квентин пренебрегал ее потребностью в близости, и была исполнена беспокойством. Квентин сказал, что задолго до того, как встретил Ребекку, он получал удовольствие от секса, но ему никогда не попадалась женщина, которая имела бы какие-то потребности. Он трезво и отчетливо понимал, что просто использовал женщин как сосуд, в который мог разряжаться. Хотя он осознавал, что об этом можно думать и по-другому, ему хотелось, чтобы я знал, что на самом деле он действительно не мог поверить, что бывают другие сексуальные отношения.
Я с самого начала почувствовал, насколько они оба были тревожны, подобно двум дикобразам, все время ощетинивавшимся друг на друга. Их отношение ко мне различалось, Квентин любил и идеализировал меня. Он специализировался в колледже в психологии и, хотя до сих пор избегал обращаться к врачу, был приверженцем сексуальной терапии. Он считал, что я слишком совершенен, чтобы меня можно было взволновать. Какие другие мысли он скрывал от меня? Ребекка относилась ко мне настороженно. Она боялась, что два человека набросятся на нее, чтобы подвергнуть психологическому исследованию. Таким образом, моя реакция на начальную констелляцию состояла в ощущении того, что Ребекка не могла мне доверять, а я не мог доверять Квентину. Кроме того, я готов был согласиться с ее подозрением относительно его цели: я подумал, что он, видимо, хотел, чтобы я подладил ее под него, но желательно так, чтобы самому ему не нужно было меняться. Я обнаружил, что мне хотелось дистанцироваться от них, уйти от «липкости» вокруг них, напомнившей мне слизь привидений, которая оставалась на героях, когда те до них дотрагивались в комедийном фильме «Охотники за привидениями». Мое чувство инфантильного отвращения и «уходи от меня», по-видимому, являлось ответом на их привязчивость, а моя ассоциация с привидениями заставила меня задаться вопросом о качестве внутренних призраков, неотступно преследующих нашу работу.
После того как были собраны первые сведения, мы договорились о том, что Ребекка и Квентин начнут сексуальную терапию, предполагая, что она может стать средством исследования проблем в их отношениях. Я дал им первое задание – приятное негенитальное упражнение, при котором они должны были обнаженными по очереди делать друг другу массаж. При следующей встрече они заявили, что упражнение им не понравилось. Ребекка сказала: «Я ощущала нервозность, но не из-за массажа, а из-за того, что была с Квентином обнаженной. И мне не нравилось смотреть на его тело – волосы на его теле и гениталии были неестественными». Пятнадцать минут круговых движений, казалось, тянулись для них бесконечно, и тот факт, что Квентин не возвращался домой с работы до 10 часов вечера, служил для нее оправданием своей сонливости. Кроме того, беззаботно заниматься массажем или сексом казалось ей неприличным.
Квентин не проявил интереса к упражнению. Он сказал: «Мне тоже было неприятно смотреть на ее гениталии».
Она ответила: «Теперь я действительно не хочу этого делать!»
Он продолжал говорить, что, когда он смотрит на нее, то думает о своей матери и ее требованиях к нему. Он испытывал чувство «тревоги из-за всего, что должен делать для своей матери». Они выполняли задание до и после выходных, когда их посетила мать Квентина. Когда Ребекка его массировала, его мысли блуждали, так что он не сознавал никаких чувств, связанных непосредственно с массажем. Ему было трудно удерживать свои мысли в пределах комнаты, где проводилось упражнение.