Страница 10 из 28
– Вы мне угрожаете, кириос Спанидас? – хитро усмехаясь, вопрошал Паша, и по ряду слушающих прошёлся лёгкий шёпот. Геннадиос впервые с начала спора разжал кулаки, а вздувшаяся от злости вена на лбу разгладилась и исчезла. Фазлы-Кенан обнажил белые хищные зубы. Глупый юнец!..
– Уведите его, – раздражённо бросил Диме и Вачагану Мехмед, обходя стороной опрокинутые стулья. – Уведите, пока я сам не надавал ему оплеух.
Проходя мимо грека, турок ощутимо задел его локтем в бок и вложил в этот пинок всё возмущение, какое только мог передать. Геннадиос, как будто очнувшийся ото сна, выглядел потерянным, и Мехмед вдруг осознал, что как истинный лидер снова возьмёт на себя ответственность за оплошность друга. Что ж, не впервой!..
– Молись, чтобы я смог тебя спасти, иначе скоро ты поздороваешься с виселицей, – в последний момент шепнул он Гене, отведя его в сторону. Насух аби как раз попросил музыкантов возобновить игру, а одна из девиц даже закрутилась волчком вокруг его дяди.
– Он провоцировал меня, Мехмед! – не остался в долгу виновник, и молодой лейтенант еле сдержался, чтобы не дать ему тумака. – Никто не смеет так говорить о моем отце!
– Если тебя повесят, твоя мать этого не переживёт, понимаешь? А дядя и сестра? – зашипел он сквозь зубы и с наслаждением наблюдал за тем, как раскаяние наконец озарило лицо грека. – Мало они мучились с тобой, а? Если бы сюда сейчас явились субаши33, ты бы уже был за решёткой. Какой же ты дурак, Геннадиос!..
Потеряв всякое терпение, турок грубым движением оттащил грека за шкирку вглубь помещения, где его уже перехватили армянин и русский. Дубовая дверь мейхане скрипнула, и трое приятелей исчезли за ней, увлекаемые лунным светом. Мехмед тяжело вздохнул и, натянув приветливую улыбку на лицо, весело окликнул дядю.
***
Геннадиос топтался с ноги на ногу у ступенчатого входа в мейхане, то и дело виновато косясь на его двери. От нервов он даже закурил бы табака!.. Спрятав руки в карманы широких костюмных брюк, Вачаган глубоко вдыхал свежий ночной воздух и пинал камешки, а те то и дело отлетали к прилавкам восточного базара, безмолвного и безжизненного в ночное время. Днём в таком соседстве они бы точно оглохли или ослепли бы от пёстрой палитры тканей и людей. Дима стоял чуть поодаль и, собрав руки на груди, строго молчал, хмуря брови. Никто не разговаривал, отчего обволакивающая темнота да стрекотание кузнечиков где-то в кустах ощущались лишь пронзительнее.
– Ругайте, кричите на меня, но только не молчите так!.. – наконец воскликнул директорский племянник и зажмурился под недовольным взглядом русского. – Я виноват, я знаю.
– Когда-нибудь ты накликаешь на всех нас беду, Геннадиос! – отозвался Дима по-гречески, потому что считал, что так звучал для критянина убедительнее. – Помяни моё слово!
– Что бы он ни сказал, я с ним согласен. – Армянин поддержал графа Румянцева, и Гена немного обиженно сощурился в его сторону.
– Ты-то чего молчал? – пожал плечами грек. – У тебя дяди армянские фидаины!.. Мог бы и поддержать меня.
– Ну вот опять начинается!.. – Его сиятельство сверкнул в их сторону глазами.
– Мы довольно пассивны по сравнению с вами, – со вздохом отвечал Вачаган и внимательно всмотрелся в звёздное небо. С каких это пор их расчётливый счетовод стал таким мечтателем? – Но это не значит, что мы смирились. Поверь, наше время тоже придёт…
– Ещё одно слово, и я надаю вам обоим пощёчин.
Армянин и грек тотчас замолкли и, понурив головы, разошлись по разные стороны улицы. В такой час на ней почти не было прохожих, и даже чей-то богатый экипаж, стучавший колесами по площади Султан-Ахмед, не привлёк их внимания. Над их головами в одном из окон ещё горела свеча, а жена, судя по звукам, отчитывала мужа за какую-то провинность. Привычная, суетливая стамбульская жизнь!.. Очередной камешек, которого Гюльбекян легонько коснулся носком туфель, отскочил от стены и с громким бульканьем опустился на дно канала. Мехмед всё ещё не показывался, и Дима запрокинул голову назад, позволив ласковую майскому ветру остудить свои мысли.
– А я-то думал порадовать тебя сегодня благой вестью, – вдруг нарушил молчание Гена, всё ещё обиженно косясь на русского друга. – Считал, обрадуешься узнать, что моя сестра на днях возвращается из Афин.
– С женихом, – поспешил поправить его Вача и сочувственно посмотрел на Румянцева. – Почти замужняя. Вот это благая весть!..
– Подумаешь!.. Он же теперь в сестру другого друга влюблён. Ты что, не слышал про восточную сказку, Амину-ханым?
– Да неужели?..
– Представь себе! Кому нужны православные, когда есть мусульманки!
– Эх, жаль наша Гаянэ уже давно замужем.
– Прекратите сейчас же, вы оба!..
Мысли путались в голове Димы. Он тяжело дышал, не в силах подавить душащие воспоминания о двух разрывающих его душу материях – «восточной сказке» и «родном православии». Ксения – его первая любовь! – как давно она уехала из Константинополя навстречу новой жизни?.. Ещё до того, как новосозданное королевство Греция объявило Афины своей столицей, богатая отцовская родственница, вспомнившая о племянниках только на старости лет, забрала юную податливую Ксению в свой особняк на «перевоспитание». Она обещала племяннице консерваторию и просвещенную светскую жизнь, от которой та не смела отказаться. Тётка была бездетна и очень нуждалась в ком-то, кто скрасит её одиночество, поэтому принялась за выбор воспитанника со рвением, с каким маленькая девочка обычно наряжает свою куклу. Он будет творением её рук, которое она сможет дёргать за верёвочки и заставит «говорить» и «ходить», когда только пожелает! Как это чудесно, не правда ли?.. Увы, Геннадиос с его взрывным нравом и непрерывным хулиганством никак не подходил на эту роль и почти сразу же отвернул от себя чопорную жеманную аристократку. Зато его сестра, так многое пережившая в свои восемнадцать, сделала всё, чтобы понравится ей. Три года они напоминали птиц–неразлучников, а Гена даже называл их «голубками», но потом греческий флаг забрал у юного графа возлюбленную, да и он сам горячо разочаровался в ней со временем. Как так можно: продаться во власть старой перечницы, оставить друзей и семью ради красивых нарядов и балов?.. Мог ли он понять её?
Мог ли?..
Кирия Мария была самой гостеприимной и приветливой хозяйкой из тех, каких Дима когда-либо знал. Встретив друзей сына в дверях, она зашуршала пышной белой юбкой и бусами на шее, заключила каждого в объятья и, поскольку стояла зима, собственноручно забрала с их плеч меха. Накинув на свои собственные тёплую шаль, она впопыхах убрала чёрные волосы в высокую – истинно греческую! – причёску, но эта небрежность очень шла женщине. После смерти мужа она почти не следила за собой, а шершавые руки совсем огрубели от ремесла швеи. Спанидасы не держали в доме слуг, хотя и жили у дяди Абдуллы-эфенди в районе Ортакёй, расположенном в центре европейского берега Босфора. Всё указывало на то, что слухи, которые ходили про уважаемого директора, были правдивы: иконы, излюбленная греческая керамика, даже Библия на столике у входа так никуда и не исчезли из этих стен. Геннадиос, наверняка, поднял бы целый скандал, если бы дядя вздумал спорить!..
– Анатолиос всё ещё заполняет свои бумажки в медресе, так что можете быть спокойны. Он нам не помешает, – приветливо улыбнулась кирия, и, когда молодые люди на секунду застыли в недоумении, сокрушённо ахнула. – О, прошу простить!.. Абдулла-эфенди, конечно же!.. Забудьте то, что я вам только что сказала.
Дима подавил улыбку и переглянулся с Вачаганом. Анатолиос!.. Вот они и узнали настоящее имя директора.
– Мы раскрыли самую страшную тайну дяди, митера, – весело подмигнул матери Геннадиос. – Анатолиос, представляете?..
– Можете быть спокойны, кирия Мария, – ответственно заверил её Мехмед и вежливо поклонился матери друга, – мы никому об этом не расскажем!
33
Субаши (турк.) – полицейские чиновники