Страница 11 из 18
Активность вновь появившегося проповедника была столь велика, что известия о нём достигли даже моей резиденции. Впервые об этом человеке я услышал от своей жены, а затем уже и от её слуг, которые наперебой восторженно рассказывали о чудесах, что творил Галилеянин в присутствии большого стечения простых людей, вылечивая многих из них от страшных болезней. Я естественно не мог игнорировать сам факт существования в моих и соседних областях такого популярного среди народа «чудотворца», способного собирать большие толпы народа, а потому мои соглядатаи внимательно отслеживали каждый шаг Назорея. Иметь о нём самые подробные сведения оказалось для меня делом весьма не сложным, так как один из двенадцати, сопровождавших Иисуса всегда и везде таких же, как и он, оборванцев, состоял у меня на тайной службе.
Скажу откровенно, меня заинтересовали речи Назорея, о которых я прочёл в доносах. Говорил он проникновенно, доходчиво и по многим взглядам на жизнь с ним нельзя было не согласиться. Мне импонировало его учение и нравилось его слово, ибо говорилось в них о любви, верности, вечной жизни, а поэтому я и не усматривал в действиях и словах нищего того голодранца никакой угрозы Риму и целостности империи. Правда, для того, чтобы прекратить деятельность Назорея раз и навсегда мне, как прокуратору, хватило бы одного дня. Именно столько времени понадобилось бы моим воинам съездить в Галилею, задержать проповедника и притащить того на верёвке в Кесарию. Но я этого просто не хотел делать.
«Пусть болтает себе, может, иудеи от его слов станут менее жадными, хитрыми и коварными, перестанут бунтовать и будут более открытыми и честными», – наивно рассуждал я про себя, читая доносы с его проповедей.
Правда, нищий проповедник иногда называл себя царём иудейским, на что жаловались первосвященник и его тесть, но я не счёл возможным наказать того за поступок, скорее похожий на шутовство, нежели на преступление. Привлечь самозванного царя к суду было абсолютно не за что. Сеансы его врачевания по рассказам очевидцев и слуг моей жены были вообще удивительны, но нельзя же отправлять человека в тюрьму, а тем паче на смерть только лишь за то, что он врачует людей, излечивает их от физических недугов и мучений, да помогает душевнобольным. Я не находил в деяниях Назорея никакой опасности, а поэтому и не желал участвовать в делах, которые мне не нравились по своей сути, тем более, что они были скорее интригами первосвященника иерусалимского Храма и его тестя, бывшего жреца, нежели острой жизненной необходимостью покончить со смутой.
К сожалению, человеку не дано возможности заглянуть в своё будущее и узнать, как ему следует действовать во времени настоящем. Ну откуда я смог бы узнать, что самой жизнью и судьбой, помимо воли моей, меня всё равно втянут в эту грязную историю и в события, трагические и ужасные, которые последует после...
– Игемон, ты звал меня? – спросил хранитель моих книг и рукописей. Он вошёл так тихо и осторожно, что я, погружённый в раздумья, не услышал звука его шагов.
– Да, Гамалиил! Проходи и садись! Я...
– Не стоит продолжать, Понтий. Я догадался, для чего ты пригласил меня, как только от тебя передали все бумаги по Иисусу из Назарета.
Мне нравился этот образованный и начитанный иудей, поэтому я позволял ему обращаться ко мне по имени, не называя «игемоном». Мы познакомились с ним в мой первый приезд в Иерусалим. Его привёл во дворец центурион Савл. Бывший иудейский священник был слишком мудр, чтобы отказаться от предложения, сделанного мной, римским прокуратором, а потому с радостью согласился следить за сохранностью моих фолиантов и рукописей, которые я собирал уже более пятнадцати лет. В моей библиотеке имелись интересные и ценные экземпляры довольно редких рукописей, привезённые из самых разных городов и районов обширной империи.
Обычно мы во время моего приезда в Иерусалим засиживались с ним допоздна, изучая и разбирая новые свитки, которые мне привозили из Рима или Дамаска мои доверенные люди. Но сегодня я пригласил бывшего священника не для того, чтобы вести разговоры по философии, риторике или логике. Меня сейчас интересовал совершенно другой вопрос.
– И каково же твоё мнение, Гамалиил? Что делать мне? Первосвященник и Синедрион нынешним вечером задержали проповедника по прозвищу Назорей. Они будут настаивать на его смертной казни. Я в этом уверен. Приговор ему, поверь, вынесли ещё три года назад. Помнишь? Мы говорили как-то раз об этом? Так что? Утвердить их решение или...
– А ты сам-то как относишься ко всему происходящему? – спросил меня хранитель библиотеки.
– Никак! Это ваше внутренне дело и оно не связано с угрозой империи. Речи, что произносит этот голодранец из Назарета, не являются призывом к мятежу против кесаря. Болтает, конечно, он много лишнего, но его язык тянет только на кнут, – сказал я собеседнику.
– Так-то оно так, но...! Смотря как взглянуть на его слова! – последовал неожиданный ответ, услышав который, я удивлённо взглянул на Гамалиила.
– Как понимать сие заявление?
– Да, да! Не удивляйся! Я внимательно изучил все донесения твоих осведомителей, которые мне давали читать, – сказал старик и замолчал. Я ждал, а он тем временем взял со стола кувшин с вином и, налив крепкого виноградного напитка в кубок, стал пить медленными и долгими глотками. Мне даже показалось, что он специально делал это столь степенно, не торопясь, дабы затянуть время. Может, вспоминал что, или мне показалось?
Путь из Иерусалима в Галилею был не долгим, но долгим и утомительным, хотя и не опасным. Дорога, вымощенная камнем, начиналась от Дамасских ворот и вела на север. Каменистая безводная пустыня с чахлой редкой растительностью, мрачные безжизненные скалы тянулись на всём протяжении пути почти до самого Сихема. Где-то здесь, в этой мрачной и безлюдной долине затерялось древнее святилище Силом, в котором по древнему преданию очень давно, ещё до строительства иерусалимского Храма, хранились в кованом сундуке, отделанном золотом, полученные Моисеем от Господа для иудеев каменные скрижали с заповедями.
По мере удаления от Иерусалима, миновав Сихем, можно было заметить, как постепенно менялась местность, как оживали и преображались окрестности, как маленькими зелёными отдельными островками появлялись вдоль дороги заросли дикой вишни и терновника. И только в Галилее каменистая пустыня окончательно уступала место цветущим просторам, которые буквально очаровывали внезапно открывавшейся разительной красотой. Вся земля, покрытая свежей и сочной луговой травой вперемешку с разнообразными цветами, издали была похожа на необыкновенно красивый ковёр, сотканный не человеком, но, могло показаться, самим Богом. На просторных выгонах паслись многочисленные стада домашних коз и овец, а на склонах холмов и близлежащих гор спокойно щипали сочную траву дикие олени, не боясь даже приближающегося к ним человека. Тенистые оливковые рощи, виноградники, фруктовые сады, богатые кедровники, вековые лиственницы давали приют и пропитание и людям, и животным.
Горы в Галилее были необычайно грациозны. Они поднимались стройно и степенно. У путешественника, впервые оказавшегося в этих краях, захватывало дух и замедлялось сердцебиение. На север беспрерывной грядой протянулись горы Сафеда. Начинаясь сплошной стеной на востоке, они постепенно понижались к морю, открывая в ясную погоду красивый вид на залив Хайфу. На западе из полуденной дымки возникали красивые очертания Кармила, высокой горы, уходившей вниз резко обрывающейся крутизной. В противоположной стороне на фоне голубого безоблачного неба возвышалась гора Фавора, а ещё чуть дальше виднелась двойная вершина Гильбоа, господствовавшая над городом Мегидо. На горизонте, где по утрам вставало солнце, в лощине между горами осторожно, как бы нехотя, проглядывалась долина реки Иордан, медленно и степенно несущая свои воды в Асфальтовое море. За рекой, насколько позволял взгляд, можно было разглядеть высокие безжизненные плоскогорья области Переи.