Страница 57 из 70
Игровые площадки, пусть и маленькие.
Игрушечные домики.
Веранда, ворота которой закрыты, но сквозь решетчатые стены видны игрушки, сваленные кучей. Здесь было как-то… спокойно, что ли? И Свят не отказал себе в удовольствии заглянуть сквозь решетку, убеждаясь, что никуда-то не делись деревянные лошадки на палках, за которыми они, мальчишки, выстраивали очереди.
…теперь моя! Я после Владика…
…Владика не стало в сорок третьем, глупая нелепая смерть. Он обязан был при налете укрыться в бункере, а он полез вытаскивать кого-то из разваливающегося дома.
Не успел.
…а у тебя так не получится!
Машка прыгает на одной ноге, внимательная, сосредоточенная.
Сорок первый. Тыл. И разведка. У нее вышло устроиться в асверскую канцелярию, а там уже и читать не только документы. Правда, недолго.
Асверы были сильным противником.
Умным.
— Вы кого-то ищете? — раздалось за спиной. И Свят обернулся, мысленно обругав себя за беспечность. Этак и нож под лопатку получить недолго.
…как Марат. Сорок шестой, Одесса, отгремевшая победа и те, кто не готовы были поверить в нее до конца.
— Добрый день, — Свят улыбнулся, отгоняя воспоминания.
Сколько их осталось, из тех, с кем он рос?
Единицы.
Он смотрел на мужчину в грязноватом ватнике, а тот на Свята. И недобро смотрел, с подозрением, и метлу свою сжимал крепко.
— А не подскажете, в какой группе Розочку искать? — Свят окружил мужчину коконом силы, и тот расслабился, метлу вот опустил, оперся.
— Это которая дивная?
— Она самая.
— Так… третья. Аккурат по дорожке и прямо, а там налево. Сразу дверь и увидите.
— Спасибо.
— Та не за что… хорошая девочка, добрая. Спину вот подлечила… и повезло, стало быть… я, признаться, не поверил, когда сказали, что за ней отец придет. А оно вот как… лучше позже, чем никогда. Хотя, конечно… но рада будет… сперва вон бабушка, а потом отец. Ребенку родители нужны, да…
Бабушка, стало быть?
Отец?
Свят с трудом удержал гнев. Не хватало еще постороннего человека задеть. А вот по указанной дорожке он пошел быстро, опасаясь одного — опоздать. И главное, что дорожка эта была издевательски длинной, протянулась вдоль желтого, какого-то слишком уж яркого, здания, мимо клумб, на которых вовсю цвели астры и бархатцы, завернула за угол и уперлась в дверь.
Сюда, стало быть.
— А я вам говорю, что по правилам внутреннего распорядка ребенок выдается на руки родителю, оного ребенка сдавшему, — этот громкий слегка визгливый голос проникал и сквозь дверь, и сквозь стены. — Или иному законному представителю…
— Я и есть законный представитель!
— …имеющему при себе доверенность за подписью одного из родителей, — голос не терпел возражений, как и эта женщина, крупная, одутловатая, с красным припухшим лицом и выбеленными до полупрозрачности волосами. Поверх красного костюма она накинула мятый халат, рукава которого закатала. И теперь из них, несуразно коротких, торчали мощные волосатые руки. — Доверенность есть?!
Вторая женщина, в отличие от той, что стояла, закрывая собой проход, была сухопара и аккуратна. Как-то слишком уж аккуратна, будто не живой человек даже, а этакий оживший манекен, на котором любой наряд сидит превосходно.
— А я вам повторяю, что мне не нужна никакая доверенность!
— Добрый день, — поздоровался Святослав.
В саду пахло кашей и котлетами, и еще капустой.
Здесь было тесно и… уютно. Пожалуй. Знакомо. Только у них шкафчиков таких вот, крашеных синей краской, не было. Зачем, если у каждого имелась собственная комната?
Потом, когда они станут старше, им позволено будет селиться вдвоем. Или даже втроем, и это тоже часть курса адаптации.
И рисунки они не рисовали, такие, как здесь вот украшали и шкафчики, и стены. Нелепые, несуразные, но в этой своей несуразности очаровательные.
— Могу я узнать, что происходит? — поинтересовался Святослав и бляху свою вытащил. Взгляд женщины в халате потяжелел, а сама она…
….боится.
Отчаянно боится, но все же полна решимости не пустить. Кого? Никого. Она останется здесь, даже… даже если потом с ней случится страшное.
— Чудесно!
А вот вторая определенно обрадовалась.
— Вас мой сын отправил? Представляете, мне не отдают ребенка!
— А должны? — поинтересовался Святослав.
— Я ее бабушка!
— А где это написано?
Нет, он не видел свидетельства о рождении Розочки, но отчего-то не сомневался, что в нужной ему графе будет стоять прочерк.
— П-простите…
— Насколько мне известно, вы и ваш сын сделали все, чтобы не иметь ничего общего с этой семьей.
Женщина покраснела.
Густо.
Отчаянно. А вот вторая вдруг обрадовалась, пусть радость эта была слабенькой и имела кисловатый привкус мести, да и страх никуда не делся.
— Вы не имеете права! — женщина стиснула кулачки и шагнула к Святославу. — Это… это семейное дело.
— Вот сперва семья, а потом семейное дело.
Он поглядел на вторую, которая молчаливо стояла, наблюдая за ним и за этой… бабушкой.
— Идите к детям, — сказал Святослав. — А мы… побеседуем. О делах семейных.
Ему пришлось вложить в слова каплю силы, и только тогда женщина вошла в группу. И дверь за собой притворила, что было правильно. Очень правильно.
— Вы знаете, кто мой сын?
— Сволочь изрядная? — предположил Святослав.
— Да как вы смеете!
Прозвучало, правда, неубедительно.
— Смею вот… как-то, — Святослав разглядывал женщину, убеждаясь, что то, самое первое впечатление, оказалось верным.
Аккуратная.
Вся, от прически с гладко зачесанными волосами, собранными в пучок, до туфель-лодочек на низком, приличествующем возрасту каблуке. Строгий черный костюм.
Нитка жемчуга.
И серьги-капли в ушах.
— Она вас обманула, — сказала она, столь же пристально разглядывая Святослава. — Я не знаю, что она вам наплела, эта тварь, но голову определенно заморочила. Послушайте, вы еще молоды. Не стоит ломать себе жизнь и карьеру…
Святослав хмыкнул.
Не стоит.
— В конце концов, мой сын имеет такие же права на этого ребенка…
— Тише, — Святослав улыбнулся и прижал палец к губам. И женщина послушно замолчала. Она уставилась на Святослава круглыми удивленными глазами. Надо же, голубые. И цвет чистый, ясный, без капли серого.
Как небо.
— Сейчас вы просто уйдете отсюда, — Святослав осторожно прикоснулся к разуму женщины и поморщился. Надо же, какое возмущение…
И обида.
Ей кажется, что происходящее с нею в высшей степени несправедливо. Люди почему-то особенно чутко относятся к несправедливости, когда касается она их самих.
— Уйдете и забудете о нашем разговоре. Не стоит забивать голову всякими пустяками…
Упрямится.
Волевая. Смелая. И сейчас она защищает не себя даже, а сына и его проект… какой проект?
— Рассказывайте, — попросил Святослав.
Женщина стиснула зубы.
Теперь, чувствуя опасность для сына, она подобралась, сосредоточилась… почти вырвалась даже.
— Экая вы… но все равно рассказывайте.
И она заговорила. Ненавидя себя за слабость, за беспомощность, готовая откусить язык, но не имеющая сил это сделать. Слово за слово. И еще…
Святослав слушал.
Спокойно.
Отрешенно даже. И вновь вспомнилось, как его учили этой самой отрешенности, позволяющей оставаться над чужими эмоциями. Да и над собственными, которые он привычно задвинул на край сознания. Потом, позже позволит себе и гнев, и ярость.
И остальное.
Женщина замолчала. Беседа далась ей нелегко. Она вспотела, и согнулась, и дышала тяжело. А изо рта потянулась ниточка слюны.
Она сглотнула, с трудом подняла руку, подбирая эту нить.
— И вы вправду думаете, что у вас получится? — поинтересовался Святослав. — Впрочем, можно не отвечать, это я так… размышляю вслух.
Она дернула головой.
— Не важно. Разберемся и с этим проектом, и с тем… идиотом, которому он в голову пришел, — Свят шагнул ближе. — А что до вас, то вы сейчас пойдете домой и скажете сыну, что возвращаетесь. Что не желаете иметь ничего общего ни с дивой, ни с вашей внучкой. Вы ведь даже не считаете ее своей внучкой, верно? И, если бы она не понадобилась вдруг вашему… ублюдку…