Страница 29 из 70
— Говорите уж, были бы счастливы избавиться…
— Не без того, — он чуть склонил голову. — Однако даже ваши… недруги признают, что вы безусловно талантливы.
Только от этого не легче. Что есть талант сам по себе?
— Поверьте, я не стану препятствовать вашим выступлениям. Или ограничивать вас в чем-то. Если вы к вашему возрасту не завели любовника, то вряд ли станете заводить после свадьбы.
— Если не влюблюсь, — сочла нужным уточнить Эвелина. — К сожалению… мое происхождение имеет один существенный… недостаток.
А ведь и вправду тяжело рассказывать о таком. Горло будто невидимая рука сжимает, не позволяя произносить слова, и за каждое приходится бороться.
Но она, Эвелина, справится.
Не из-за генерала, который слушает превнимательно, но ради себя.
— Птица-гамаюн влюбляется один раз и на всю жизнь. И… моя матушка сделала неудачный выбор. Как и моя бабушка. Я же… старалась избегать ситуаций, когда… возможна привязанность к кому-то, — она налила водки себе. Пила Эвелина редко, да и то предпочитала напитки иного склада. Но сейчас душа требовала именно водки.
И чебуреков.
Проклятье. Тут по-за едой стола не видно, а ей чебуреков хочется, чтобы мягкие и в желтом масле, с хрустящею крохкою коркой.
— Порой мне казалось, что эта любовь лишала их разума. И я не могу не обещать, что со мною все будет иначе.
Водка оказалась ледяной.
А генерал протянул Эвелине кусок ржаного хлеба.
— Справимся, — сказал он серьезно.
Отчаянно захотелось поверить.
Глава 15
Глава 15
В больницу Астра заглядывать не собиралась.
Совершенно точно не собиралась.
И оказавшись перед знакомыми дверями, моргнула удивленно, не понимая, как вовсе получилось, что стоит она здесь, а рука сама собою тянется к кованой ручке, которую в прошлом году пациент благодарный поставил. И на парадные двери тоже, что вовсе не удивительно.
Ручка была красивой.
Дверь — так себе. Старая, обшарпанная, крашеная не единожды, она имела дурную привычку провисать в одну сторону, намертво застревая в проеме. Ее правили, призывали к порядку, но ненадолго. И вот теперь вновь засела.
— Дергай сильнее, — присоветовала Розочка, которая держалась сзади и держала авоську с ботинками. Кроме ботинок в авоське лежали туфли и бумажный сверток, бечевкой перетянутый.
— Я дергаю, — Астра подумала, что ее еще никто не видел, а потому и отступить можно.
Тихонько.
Вот с крылечка и влево, под защиту разросшегося чубушника, ветки которого закрывали окна. А там до дорожки и в парк.
В парке погулять можно, раз уж день сегодня выдался такой… странный. Но Розочка потянула носом и сказала:
— Кашу варят. Гречневую.
Гречневую она любила. И на Астру посмотрела столь жалобно, что дверь пришлось дернуть. И еще раз, и… и та все-таки открылась, резко, с протяжным скрипом. Кашей запахло сильнее, правда, к этому запаху добавились иные, обыкновенные, больничные, людей и лекарств, старой крови, нашатырного спирта, канифоли и олифы.
— Я пойду? — Розочка подпрыгнула на одной ноге. — Тетя Аня сегодня дежурит?
— Должна, — Астра подумала, что ей стоит проводить дочь и убедиться, что Анна Николаевна и вправду сегодня дежурит, да и Анатолий Львович на месте.
Он должен быть.
Появиться.
Проверить состояние пациента. Пациентов, потому что кроме того, с ожогами, в больничке находилось несколько сотен других, разной степени тяжести. А стало быть…
— Иди куда собралась, — велела Розочка. — Только не задерживайся, потому что каша ждать не станет.
Сказано это было суровым менторским тоном, который заставил улыбнуться. И все-таки… Розочка поскакала по коридору, стараясь не наступать на стыки между плитками.
Белая.
Черная.
Черная и белая. Узор, знакомый ей с детства, как и сама эта больничка, в которой Розочка чувствовала себя куда свободнее, чем сама Астра. И не было ей ни страшно, ни противно, не пугали ни болезни, ни сами пациенты, к которым и Астра-то подходила с опаской. И может, потому они, чувствуя эту ее настороженность, тоже нервничали.
Злились.
Боялись?
Странная мысль. Астра вздохнула и повернула налево. Толкнула неприметную дверь, выкрашенную в цвет стен — этот серо-сизый колер вызывал у нее тоску — и остановилась на лестнице.
Правильно ли она поступает?
Нет.
Разумнее всего вернуться. Подняться на второй этаж. Заглянуть в сестринскую, убеждаясь, что Розочка именно там, а не пошла по обыкновению своему гулять по палатам. Перемолвиться с Анной Николаевной, навестить парня с ожогами и проверить, стабилен ли он и не нужна ли ее, Астры, помощь. А она вместо этого…
Вниз.
Ступеньки высокие и неровные, местами вытоптанные добела, хотя, конечно, странно, что камень вовсе можно вытоптать. Запахи меняются, становятся резче, злее.
И еще дверь.
И снова лестница. Сердце стучит, просто заходится, а руки дрожат.
…в конце концов, она могла бы поговорить со Святославом, предложить свою помощь, если уж так ей интересно. И не отказал бы. Кто в здравом уме отказывается от помощи дивы, даже такой никчемной, какою была Астра?
И никаких тайн.
Никакой опасности… и быть может, если помочь получится, ей даже будут благодарны.
Она почти уговорила себя вернуться, когда добралась-таки до последней двери. И замерла, мучаясь обычною своей нерешительностью.
Отступить.
Или… глянуть? Одним глазком… просто, чтобы понять, что ей есть что предложить, иначе получится… глупо… скажет, что поможет, а на деле…
— Заходи, — голос Степановского донесся из-за двери. — Давай, давай, крошечка, я слышу, что ты здесь.
— Я здесь, — отозвалась Астра, смиряя дрожь в руках. — Я…
— К покойничку в гости?
Кого иного Степановский, возможно, и напугал бы. Крови горных великанов, он был огромен и чудовищен с виду. И даже белый халат, идеально выглаженный — супруга Степановского отчего-то полагала, что именно халат делает врача врачом, пусть тот не работает с живыми, — нисколько не убавлял жути. Астра вновь подумала, до чего порой удивительна внешность.
И насколько не соответствует она содержанию.
Степановский возвышался над нею, что гора над рекою. Поблескивал в электрическом свете смуглый череп его, украшенный вязью родовой татуировки. Выступала нижняя челюсть. Клыки выглядывали из-под отвислой губы, намекая, что некогда горные великаны славились своей неразборчивостью в еде.
И мертвечиной они не брезговали.
— Егоза твоя где?
— Наверху, — Астра улыбнулась в ответ на улыбку. И приняла сахарного петушка на палочке. Петушков Степановский покупал специально для Розочки. Собственные его дочери выросли, кто-то уехал, кто-то остался, но о внуках пока речи не шло, к преогромному Степановского огорчению.
— А я все думал, когда ж ты заглянешь…
— А была причина?
— А ты не почуяла? — кончик плоского носа дернулся, а ноздри расширились.
Астра покачала головой.
— День вчера был… тяжелый.
— Слышал. Присядь вон, — Степановский развернул креслице, чересчур огромное для Астры, и подушки поправил. — Парня вытащила?
— Похоже на то, но… ожоги — поганые раны. Если сепсис не начнется, то…
— Не начнется. Ты ж лечила, значит, не начнется, — он махнул рукой и сам толкнул в кресло. — Садись. Ела?
— Утром.
— Утро давно закончилось, — на безбровом лице появилось выражение хмурое. — Вот вроде поглядишь, и взрослая девка, а в голове, что у дитяти. Тебя не учили, что силу не только отдавать надобно?
Хотелось огрызнуться, сказать, что не учили.
Некому было.
А там, в приюте и вовсе… дивов боятся. Дивы опасны. Все это знают. С них станется очаровать, заморочить, и потому дивам надо носить блокирующие браслеты.
Даже если сила только-только просыпается и по закону…
…не все законы соблюдаются.
Не всеми.
— Извини старика, — Степановский провел огромной ладонью по волосам, и Астра выдохнула. — Но сперва обед, а потом все прочее.