И все в шоколаде

Рудничный поселок, в котором жила семья Дарьи, был одним из десятков, построенных здесь, на Урале, еще во времена промышленников Демидовых, и что самое интересное, жизнь в них словно остановилась – все порядки, заведенные еще в семнадцатом веке, продолжали действовать, да и жизнь людей существенных изменений не претерпела: грязь, нищета, болезни и ранняя смерть от тяжелой и вредной работы.

Отцу Дарьи повезло несказанно: обратила на него внимание хозяйка местных приисков. Что там между ними было – никому не ведомо, да вот только жизнь семейства сурового и крепкого мужика поменялась в корне. Назначили его помощником управляющего, и оказалось, дело он свое знает хорошо, в каждой мелочи разбирается, недаром же и отец его, и дед в этих краях здоровье свое сгубили. Уже через год стал Матвей Кузьмич управляющим, а жена и дети переехали в новый дом и холстяные сарафаны и рубахи сменили на атласы и шелка. Шику столичного, конечно, не обрели, в обществе не светились – Кузьмич считал, что нечего со свиными рылами по калашным рядам тереться, – но сытный кусок на столе теперь каждый день имели, и можно было сынов обучить да в люди вывести, а дочек удачно взамужи пристроить.

Так и текла жизнь. Дарья в большой семье последышем была, шустрая такая девчонка получилась, востроглазая, расцветала с каждым годом, да и как иначе? Ей-то уж куда сытнее и веселее жилось, чем братьям и сестрам в ее годы. Конечно, сиднем не сидела – не принято это было, но дом помогала матери вести, с девчонками местными в тайгу ходила по грибы да ягоды, посиделки уличные любила да хороводы Купальские. С этих хороводов, собственно, все и началось.

С подружкой своей самой задушевной Полинкой – той, у которой бабка повитухой была – решили они венки, на Купалу сплетенные, пустить не по большой воде, где все девки местные ворожили, а дойти до Каменного ручья, который у самого большого утеса начинался. Это место считалось запретным, колдовским, легенд много с ним связано было, но втихушку сюда все ж похаживали девицы местные, загадывали желания и оставляли дары Хранителю. Говорят, что желания сбывались, да вот только Хранитель хитер больно: если плохо желание продумаешь и проговоришь, так перевернет его исполнение, что хуже уж придумать нельзя.

Вон, слухи ходят: Васька-рябая с Угольев загадала, чтоб не было у ней на и без того плоском, как блин, лице рыжи да веснушек. Сбыться-то сбылось, да вот только красоты не прибавило: на заводе, где она работала, пожар случился, ей лицо опалило – теперь и рябин нету, а счастья от этого тоже не прибавилось. Все парни местные, включая жениха, неказистого сутулого Гришку, стали ее стороной обходить – так в девках и осталась. Говорят, с утеса этого прыгнуть хотела, да на глаза местной ведьме попалась. Та девку с камней стащила, у себя заперла, какими-то отварами поила да судьбу ей разложила по полкам, подсказала в ученицы идти к златошвее – мол, руки у тебя золотые, вижу, как сияют, золотом тебе шить предстоит и будет твой труд искусный славиться за тридевять земель. И ведь славится! Такая страхолюдная девка, а всего за несколько месяцев ремесло освоила, которому люди годами учатся, из поколения в поколение навыки передают, и ей теперь заказы и от богатеев местных приходят. А уж их храмов – так чуть не по всему Уралу.

А полгода назад приехала барыня из самого Санкт-Петербурга, заплатила за Ваську огромные откупные и увезла ее с собой. Недавно мать Васькина весточку получила, что дочь ее в Петербурге мастерскую открыла, подмастерьев набрала и заказы принимает со всей столицы от господ на расшивку мундиров да парадных платьев золотой и серебряной нитью. К письму прилагалось десять рублей серебром. На эти деньги можно было купить лошаденку, корову или пяток свиней, коз или овец – к чему душа ляжет, а уж кур – немерено или ржи целых три четверти (шесть пудов!)

Дашка решила, что непременно воспользуется Каменным ручьем. Желание свое она сто раз обдумала и в голове прокрутила. Конечно, одной страшновато было идти на утес, но Польку уговорить большого труда не составило – у той тоже было одно заветное желание, которое без чертовых чудес вряд ли сбылось бы: уж больно хотелось девчонке избавиться от отчима, мужичонки хилого и дрянного, до такой степени испоганившего ей и матери жизнь, что хоть из дому беги. Мать Полинки, побывав во вдовьей доле, больше для себя такой судьбины не хотела и вцепилась в этого сморчка мертвой хваткой, исполняла все его капризы, кусок, что повкуснее, ему отдавала, двух сыновей родила, а он знай себе вино хлещет, руки распускает да грозится уйти – вон сколько баб вокруг, мечтающих о женском счастье. И это счастье? А мамаша, дура бесхребетная, в ногах валяется, волком воет и еще больше его облизывает. Вот Полинка и решила: пусть он кому другому подарок в виде себя преподнесет, а матери она сама помогать станет – и братьев поднимут, и не хуже других заживут, все-таки на дворе вот-вот двадцатый век наступит!

Накануне Дашка позвала Полинку к себе ночевать, и вот незадолго до полуночи девчонки сбежали из дома и стали только им одним известными тропками пробираться к утесу. Кругом непроглядная темень, ночь полна какими-то таинственными звуками, стрекотом, хрустом веток под ногами. Девчонки вздрагивали от каждого шороха, даже порой от собственного дыхания, но упорно продолжали идти вперед.

– Если мы сейчас струсим, – уговаривала подругу, а может быть, больше саму себя Дашка, – то ждать придется еще год, а за это время все что угодно может произойти. Нам с тобой уже по четырнадцать лет, не сегодня-завтра меня отец, а тебя отчим засватают, за кого им в голову взбредет, и все – жизнь закончилась, будем сиднем сидеть в чужих домах да исполнять волю мужей и свекровей. Нет, такого случая может больше и не быть!

До места, где они собирались спустить на воду венки, оставалось пройти совсем немного, когда девчонкам показалось, что за густыми ветвями мелькают языки пламени.

– Что это? – переполошилась Полинка, схватив за руку подругу.

– Тихо! – шикнула на нее Дашка, сама перепуганная до смерти. – Неужели папоротник расцветает? Мы с тобой прям в лапы к нечистой силе идем!

– Нет еще полуночи, – прошелестела белыми губами Полина, – похоже, это костер. Наше место кто-то еще облюбовал, чтобы желание загадать.

– Давай подойдем поближе, посмотрим, – решилась Дашка.

Девчонки, стараясь ступать как можно тише, подошли к таинственному месту. Действительно, на поляне горел небольшой костерок, возле которого сидела немолодая женщина, завернутая в большой темный платок. На голове у нее была старинная «сорока», а в руке, одетой в длинный расшитый рукав, виднелась трубка, из которой вился сизый дымок. Женщина была спокойна и неподвижна, словно изваяние, лишь изредка она совершала монотонное движение, чтобы приложиться к своей трубке да подкинуть очередную веточку в костер.

– Это же ведьма! – вырвалось вдруг у Полины едва ли не против ее воли.

– Кто здесь? – произнесла женщина спокойным и даже мелодичным голосом. – Идите сюда, не бойтесь! – девчонки словно под гипнозом двигались на огонь. От страха они не могли даже дышать.

– Кто вы и что вам здесь нужно? – продолжала ведьма, сверля подружек черными глубокими глазами.

– Мы из низовья, из поселка, – трясущимися губами прошептала Дашка. Она крепко вцепилась в ледяные руки Полинки и чувствовала, что той тоже достаточно лишь секунды, чтобы броситься наутек.

– Присаживайтесь к костру, погрейтесь. Может, чаю хотите? Он у меня особенный, на травах, – женщина все еще не отводила от них взгляда.

– Благодарствуем, – Дашка начала немного приходить в себя, – мы только венки хотели на воду спустить, и все – нам домой надо успеть вернуться, а то папка осерчает и так нас обеих выдерет, что мало не будет.

Девчонки все еще с некоторым трепетом присели у огня. Веночки, которые сплели вечером, начали увядать, а восковые церковные свечки, воровским способом прихваченные из дома, практически все растерялись по дороге – впрочем, достаточно будет и по одной. И костер кстати – не придется чиркать спичками посреди леса.