Страница 3 из 7
Наутро тот мужчина, как обычно, ушел на работу, а вечером вернулся, посмотрел телевизор, выпил немного водки и лег спать.
И как только он уснул, замочки на чемодане снова щелкнули и из-под крышки выскочила и заметалась по темной комнате какая-то четвероногая тень с хвостом. Принюхавшись, тень оборотила клыкастую морду к постели того мужчины и изготовилась прыгнуть, но тут из чемодана с визгами выбежали мелкие, похожие на бесенят поросята и бросились носиться по дому и разбудили того мужчину. Черная волчья тень клацкнула зубами и исчезла в чемодане.
Наверное, лишним будет упоминать о том, что наутро тот мужчина снова пошел на работу, а вечером снова вернулся, снова посмотрел телевизор, снова выпил немного водки и снова, как ни в чем не бывало, лег спать.
Ночь длилась и длилась, а тот мужчина все спал и спал, и так наступил последний темный час перед рассветом. Казалось, уже ничто не нарушит покой того мужчины, но тут чемодан без ручки снова раскрылся.
Из него вылезла пахнущая старыми окурками рыбья пасть и потянулась к спящему. Вот она нависла над его свернувшимся в клубочек телом, ставшим почему-то маленьким и жалким, будто детским, вот пасть разинула себя так, что затрещало все ее костяное естество. А следом к постели того мужчины подкралась черная волчья тень, а рядом с ней поднялась кровавая ротмистрова сабля.
Но светлый лик матери того мужчины отслоился от портрета, что покоился в чемодане, и поплыл в воздухе и приблизился к тому мужчине и заслонил его от рыбьей пасти и от волчьих клыков и от острой сабли. И вся эта нечисть безропотно залезла обратно в чемодан. А материнский лик обратился к тому мужчине, продолжавшему безмятежно спать. Мама была еще очень молода и красива и смотрела на того мужчину глазами, широкими от любви к нему.
Утром тот мужчина, проснувшись, ощутил непреодолимое желание открыть чемодан. Будто кто-то его заставлял. Поэтому тот мужчина, даже не умывшись толком, подбежал к чемодану и повозившись с замочками-крокодильчиками, открыл его.
И все упомянутые ночные страхи бледными тенями метнулись оттуда и вылетели в открытую форточку, а перед мысленным взором того мужчины явился маленький мальчик, который сидел на полу перед печкой, а его очень давно умершая бабушка пекла пирожки.
После тот мужчина бережно вынул все, что было в чемодане, и расставил и разложил по полкам в своей квартире. И мирно встали в ряд и засветились тишиной костяная рыба, деревянная шкатулка-копилка с волком и поросятами и фотография с усатым ротмистром. А портрет мамы тот мужчина повесил над кроватью, и она глядела на того мужчину сверху глазами, широкими от любви к нему.
С тех пор этот мужчина жил в памяти о своем прошлом и своих родственниках, и страхи больше не приходили к нему по ночам.
Правильное питание
Древние люди сказали, что человек есть то, что он ест. И действительно, один такой съел кепку и сам превратился в кепку. Лежит себе, валяется на обочине в пыли. А другой съел кошелек с деньгами и, соответственно, сам стал кошельком и его тут же прихватили и стали поглаживать и беречь. Вот как.
Вы спросите, а чего это они всё какое-то несъедобное кушают?
А вот чего. Съел третий человек сардельку, ну и, значит, тоже в сардельку превратился, а тут его самого слопала пробегавшая мимо собака.
Номер семь
Один человек жил и не понимал слова.
Ему в столовой говорят, например:
– Дайте вилку! – а он поглядит, подумает, кивнет головой и под стол ложится и спит.
Или в автобусе спрашивают:
– Выходите?
А один человек отвечает:
– Иноходец номер семь! – и хлопает себя по ляжкам.
Хорошо хоть, что не номер пять.
Так и жил. Кто-то, может быть, возмутится таким безответственным поведением одного человека, а вот я скажу в его защиту. Он что, нанимался понимать эти ваши слова?
Три семерки
Студентом на летних каникулах я подрабатывал на железке. Так называли, да и сейчас называют железную дорогу. Платили там за день очень неплохо, но работа была тяжелая, лом, кайло да лопата – основные инструменты, а камни вокруг шпал спеклись от мазута и колесной грязи, не расковырять, а еще жара и оводы.
Работал я с двумя кадровыми путевыми рабочими, но не очень-то путёвыми. Одного, щуплого, звали Старушка, ему было лет тридцать, у него не было половины зубов, то ли повыбивали, то ли сами выпали. На перекурах его любимым занятием было бросать камни в стеклянные чашечки-изоляторы, торчавшие на электрических столбах. При попадании чашечка разбивалась и это вызывало у Старушки чувство глубочайшего удовлетворения. Однажды его уже ловили за это, в прямом смысле слова, вредительство и выписывали штраф, но спортивная страсть была сильнее.
Другой был помоложе и поглупее, и звали его Ебалда. Он уверял, что это его фамилия по паспорту, а предок его был донской казак Семейка, и тоже Ебалда.
Это Ебалда всегда рассказывал одну и ту же историю о том, как он ехал на велосипеде, а тут ему в лоб влетел шершень, и свалился Ебалда с велосипеда и больше ничего и не помнил.
Ко мне Старушка и Ебалда относились как к существу низшего порядка, своего рода экзотической обезьянке в очках, которую нужно терпеливо учить очевидным для них вещам, таким как подсыпать шпалы щебенкой или подсунуть под рельсу домкрат.
Но однажды их отношение ко мне радикально изменилось. Лето прошло, и зима тоже почти прошла, и был март с теплыми ветрами и нулевой температурой. Я опять явился на железку за заработком, на пару дней. Запасные пути на станции утопали в просевшем снегу, и нашу троицу, вооруженную деревянными лопатами, обитыми жестью, послали убирать этот снег.
Ближе к обеду моя лопата наткнулась на что-то твердое. Я залез в сугроб по плечо и к общему удивлению нашему вытащил нетронутую, запечатанную бутылку портвейна с тремя семерками на этикетке. В народе этот божественный напиток еще называли портвейн «Три топора».
Старушка и Ебалда, побросав лопаты, передавали друг другу бутылку, не веря в случившееся, и смотрели на меня как на избранника судьбы. Мы отправились на обед в станционную столовую, в которой вдоль холодного обеденного зала висел плакат с бодрящим изречением «Хлеб да вода – молодецкая еда!», а поперек зала этой мудрости вторила другая: «Если есть хлеб да вода – все не беда!»
Кроме хлеба и воды, в столовой еще были котлеты, тоже преимущественно из хлеба, а еще картофельное пюре и компот. Котлеты и пюре мы взяли, а компот наливать не стали, и так с пустыми стаканами ушли в самый дальний угол зала, а там…
– Вот же студент, вот молодец, это как же так! – после каждого глотка уважительно восклицал Старушка.
Ебалда согласно кивал головой, смотрел на меня с любованием и твердил:
– А это, слышь, я, значит, еду на велосипеде, а тут мне прямо в лоб воот такой шершень, а я с велосипеда бабах на землю и больше ничего не помню.
Вилка
Перед наступлением нового года положено прибираться.
Вот и один человек решил в новогодний вечер навести дома порядок.
Он поставил в прихожей ботинки в ряд, задниками к стене и носами к проходу. Потом пошел на кухню и достал из-за электрической плиты завалившуюся туда еще летом вилку, помыл ее и положил на стол.
– Что бы еще такого сделать? – спросил себя один человек и в задумчивости направился в комнату.
Взгляд его упал на письменный стол. Там вперемежку были навалены какие-то скрученные бумажки, квитанции об оплате горячей воды, электричества и телефона, письма и открытки от разных людей, причем некоторые из них уже умерли, недочитанные книги и много чего другого. А еще там лежали ручки, переставшие писать, и сломанные карандаши, и потускневшие мелкие монеты, а еще скрепки, два тюбика с высохшим клеем, складной нож, который перестал складываться, пожелтевшие фотографии друзей и родственников, и свои тоже, маленькие, для документов. На некоторых из них один человек был еще вполне молодым человеком.