Переигровка

Перед игрой я был настроен уехать в Сосновку, но сейчас передумал. Фигушки. Если Анна мечтает стать хозяйкой, пусть постарается, а я капитулировать не буду. Купил в главном городском гастрономе, «Утюжке», всяческой студенческой еды — плавленых сырков, яиц куриных диетических, варёной колбасы, кабачковой игры, каш и супов в пакетиках, и пошёл в городскую квартиру. Заполнил холодильник и стал думать, кого бы пригласить в гости. Получалось — никого. Лизавета ещё весной вместе с родителями уехала в Киев навек, да и не такие у нас с ней отношения, чтобы звать в гости на ночь глядя. Вернее, не такие у нас были отношения, а сейчас никаких отношений нет. Друзья же, кого хотелось бы позвать, тоже далеко. А те, кто близко, и не друзья вовсе, а так, приятели. До первой неприятности.

И ладно.

На танцы пойти? Ага, сейчас. На пролетарские танцы ходить нужно взводом. Иначе съедят.

Включил телевизор и стал смотреть программу «Время». Британские портовики бастуют, отстаивая права трудящихся. Американская военщина нагнетает обстановку. Весь мир аплодирует советскому искусству. Спортсмены готовятся к олимпиаде. Переменная облачность, местами дождь.

На дожде я заснул. И проснулся заполночь от дождя настоящего. Закрыл окно, выключил злобно шипящий телевизор, посмотрел газеты. Уже вчерашние. Отчет о пятой партии матча. Стал смотреть — в уме, без доски. На двадцать седьмом ходу Спасский ошибся, и очень грубо ошибся. Пришлось сдаться. Что ж, теперь Фишер догнал чемпиона.

Странное у меня сумасшествие, а, впрочем, с чем мне сравнивать? И вообще… Ты говоришь, что слышишь музыку? Доктор и тебя вылечит. Даст таблеточек, поможет электрошоком, инсулиновыми комами, и — никакой музыки. Иди, Бетховен, в свекловоды.

Я-то не Бетховен. Я Чижик. И собираюсь стать доктором. Доктор не свекловод, но в семь раз лучше голосов в голове.

Лег спать теперь уже по-настоящему, обстоятельно, спал беспробудно, встал в пять сорок пять. В голове легкий беспорядок, но не более того.

А дальше что?

Дальше была яичница с жареной колбасой. Под шкворчание сковородки я поймал радио Челябинска. У нас раннее утро, там просто утро, время новостей, да и приём на средних волнах ещё уверенный. Новости обыкновенные: плавки и трубы, привесы и надои. В конце — новости культуры. Премьерное представление «Евгения Онегина». Высокое мастерство исполнителей.

Папеньку отдельно не упомянули.

Ну, что вы хотите, в утренних новостях-то…

В восемь ровно я был в Сосновке. Вывел из гаража велосипед и поехал на Дальнее Озеро. До полудня загорал и купался. На берегу нас было человек двадцать, все сосновские. Дальнее Озеро считалось местом тихим, почти заповедным, и потому ни транзисторов, ни магнитофонов с собой не брали, в волейбол не играли, а предпочитали преферанс, шахматы или просто подремать в тени. Или отойти в сторонку и рыбачить. Купать червячка, для верности насадив на крючок. Чтобы не утонул.

В общем, благолепие. Но благолепие скучное. И потому я быстро собрался и поехал назад, в Сосновку. Даже не от скуки — от нехорошего предчувствия. Ну что здесь может быть нехорошего? Берешь в кафе мороженое, вкусное, прохладное, а ночью бах — пищевая инфекция. Рвать и метать!

Вот и сейчас — во рту скопилась липкая слюна, хотя ничего подозрительного я не ел. И, когда приехал домой, чувствовал себя уже совершенно здоровым. Ехать в город на третий тур, или ну все эти пустяки, пока совсем не свихнулся?

Опыт должен быть продолжен. Это не внутренний голос сказал, а я. Внешним голосом.

Но электричку я отставил. Произвел гаражную рокировку — вывел «ЗИМ» на стартовую позицию, а папенькину «Волгу» поставил в тупик.

Гараж немаленький, главное — с подогревом, от АГВ и сюда проведена труба. Зимой здесь не жарко, но плюс держит в самые сильные морозы. Так для машины полезно. «ЗИМ» немолод, его дедушка купил, получив Сталинскую премию, последнюю в ряду. Потом Сталин умер. Был в те годы не то закон неписаный, не то поветрие — на Сталинскую премию покупать автомобиль. Для наглядности. Вот она, забота власти о творческой интеллигенции в материальном воплощении.

Дедушка не сразу купил «ЗИМ» — у него уже была «Победа». Деньги, они же лежат тихо, есть не просят. А в пятьдесят девятом году они, деньги то есть, начали пищать. Вот дедушка и тряхнул мошной. «Победу» отдал папеньке, а себе купил «ЗИМ». Для лауреатов квота была. И с тех пор в гараже тот «ЗИМ» и поселился. Точнее, не «ЗИМ», а ГАЗ-12, Молотов с примкнувшим Шепиловым вдруг выпали из обоймы.

Дедушка ездил на «ЗИМе» редко, но регулярно: два раза в месяц летом, и раз в месяц зимой. В Дом Художника. Нанимал шофера, Луку Лукича, из обкомовского гаража. Тут и возраст, и нежелание забивать пустяками голову, предназначенную для искусства. До города, по городу, обратно — тридцать пять километров. За год, стало быть, километров семьсот. За пятнадцать лет — десять тысяч. Точнее, одиннадцать триста — так на одометре. Осенью, когда дедушка приводил в порядок дела — он любил приводить в порядок дела, — то и машину отдал на профилактику лучшим обкомовским механикам. А мне сказал, чтобы я над машиной не трясся, а гонял в хвост и гриву. Он, дедушка, и сам бы гонял, будь лет на семьдесят моложе.

Он мне много чего говорил, дедушка. С кем ещё было ему говорить? Вот и оставил в наследство и дом, и автомобиль, и деньги, и всякое прочее. Папеньке, решил дед, это ни к чему, папенька уже на орбите, а тебе пригодится.

Формально папенька надо мной опекунствует, пока мне восемнадцать не стукнет. Опекунствует, но не препятствует. Да и как можно препятствовать, завещание составлено так, что до моего восемнадцатилетия сделок с движимым и недвижимым имуществом совершать вовсе нельзя никому ни за что. Ну, и кое-что дедушка передал с рук на руки. На всякий случай.

«ЗИМ» у дедушки, а теперь у меня — игрушка, правда, большая игрушка. Темно-вишневого цвета, экспортная модель, последняя серия перед снятием с производства.

Я посидел, примеряясь к пространству, и тронулся. Плавно, так, бывает, трогается поезд после стоянки. Кажется, что это вокзал отходит, а не ты.