Палач и Удав

<p>

 </p>

   Матиш нервничал. За двадцать лет работы на корону и четыре года обучения ремеслу он навидался всякого - от обмороков, припадков падучей и приступов буйства до проявлений высочайшего самообладания, когда приговорённые, восходя на эшафот, изволили шутить. Но, каких бы высот ни достигало самообладание его клиентов, обмануть опытного палача они не могли. Животный страх смерти хоть чем-нибудь себя да проявит - напряжением мышц, принуждённостью движений, неровным дыханием, бисеринками пота на лбу или шее. Публика издаля таких мелочей не разглядит, а того, кто по долгу службы стоит на самом помосте, не проведёшь.

   Но герцог Вальдграм, младший брат короля, покусившийся на жизнь его величества в день коронации, приближался к эшафоту с непринуждённостью гуляки, решившего посетить увеселительное заведение. Походка расслабленная, на лице - живейшее предвкушение удовольствия, на губах - лёгкая улыбка, на висках и под линией собранных в хвост тёмных волос ничего не блестит, на белоснежной шёлковой рубахе - ни единого влажного пятна, глаза наглые и весёлые.

   Не найдя признаков наигранности в поведении герцога, Матиш тревожно покосился на спины гвардейцев, отгораживающих место казни от толпы, обвёл взглядом людское море на площади, перевёл глаза на королевскую ложу. Нет, не похоже, что кто-нибудь попытается отбить лиходея у стражи и палача, или король в последнюю минуту помилует брата. Почему же Вальдграм безмятежен, как будто точно знает, что ничего плохого с ним не произойдёт?

   Когда герцог, заметив нервозность палача, усмехнулся и подмигнул, Матиш не выдержал. Наплевав на то, как это будет выглядеть со стороны, сначала проверил на крепость верёвку и перекладину, а потом спустился, забрался под помост и убедился, что никто не подпёр снизу крышку люка, на которую ставят казнимого. Всё было в полном порядке, если не считать того, что заинтригованный его действиями народ на площади зашумел вдвое сильнее прежнего, а приговорённый встретил своего палача откровенной широкой ухмылкой, усилившей ощущение Матиша, будто он участвует в фарсе.

   Всколыхнувшееся раздражение Матиш быстро унял, напомнив себе, что выставивший его дураком герцог развлекается в последний раз, грешно обижаться на него за эту малость. А что развлечение чудное, так Вальдграм всегда слыл чудаком, а под конец, верно, и вовсе спятил. В покушении на короля признался сам, собрат по цеху из дворцовых подвалов к нему и пальцем не притронулся. Духовников прогнал, от исповеди отказался, а в качестве последней милости попросил у короля, чтобы его предали смерти не через усекновение головы, как положено аристократу, а через повешение, как последнего простолюдина. Может, потому и смерти не боится, что безумец. Но безумец не буйный, так что опасаться нечего.

   И всё-таки тревога не покидала палача до конца. Когда же тело казнённого под истеричные вопли толпы доплясало танец смерти и безвольно обвисло, а Матиш перевёл дух, в голове его раздался бесплотный, но отчётливый голос:

   Привет, убийца!

   В голосе не было обертонов и других черт, роднящих его с голосами, исторгаемыми человеческой глоткой, но Матиш загадочным образом определил его интонацию. Ехидная. Наглая. Весёлая.

   "Это вы убийца, - ответил он мысленно, не тратя время на ненужное выяснение личности говорившего. - А я человек служивый, по указу короля действую. Если есть какие претензии, шли бы вы к его величеству, герцог".

   Не получится, служивый. По милости некого колдуна я вселяюсь в тело того, от чьей руки принял смерть, и не иначе.

   Колдуна? Матиш опешил и опасливо покосился на группку духовников, стоящих у помоста в ожидании, когда разрядится толпа. Конечно, дед, а потом и отец нынешнего короля изрядно прищемили хвост их преподобиям, но это дворян они нынче не трогают, а простого человека так залечат от одержимости, что костей потом никто не найдёт. Колдун, надо же! "Это ж сколько вам лет, ваше сиятельство?"

   Голос рассмеялся.

   Ты до стольких считать не умеешь. Я и сам недавно сбился со счёта, вспоминая, сколько сменил тел. Но тебе не кажется, что сейчас не время для познавательных бесед? Нам с тобой надо прояснить наши отношения. Не важно, по чьему указу ты действовал, главное, что твои действия привели к смерти невиновного. И за это тебе придётся заплатить.

   "Невиновного? А кто вас за язык тянул признаваться в покушении на короля?" - возмутился Матиш, по-прежнему мысленно: близость духовников не позволяла забыть об осторожности.

   Голос снова рассмеялся, на сей раз - одобрительно.

   Ты мне нравишься. Впервые сталкиваюсь с индивидуумом, который огрызается на вселившуюся в него сущность вместо того, чтобы от ужаса напустить в штаны. Пожалуй, мы сумеем столковаться по-хорошему. А возвращаясь к твоему вопросу: за язык меня тянуло нежелание близкого знакомства с твоим коллегой. Не люблю, знаешь ли, запах палёного мяса. Но давай обсудим интересующие нас предметы где-нибудь в более уютном месте. Разве тебе не хочется пропустить стаканчик-другой по случаю добросовестно выполненной работы? Тогда - в таверну, мой друг!

   ***

   Когда меняешь своё имя столько раз, что и не упомнить, вопрос о подлинном как-то утрачивает смысл. Это я и объяснил своему палачу после первой полпинты маризельского, предложив Матишу называть меня просто Удавом, а заодно перейти на "ты". Великий Дух знает, почему ему не понравились оба моих предложения. Да это и неважно, потому что в конце концов мне удалось его убедить, объяснив, что делить одно тело и обращаться друг к другу на "вы" глупо, а "Удав" при общении намного удобнее, чем "Удавленник", и больше отвечает моей сути. Тут пришлось объяснить, каким образом я обходился со своими предыдущими убийцами-соседями, и впечатлённый палач на какое-то время утратил охоту к диалогу. До второй полпинты.

   Он вообще храбрый малый, мой Матиш, если слово "малый" уместно в отношении неохватного сорокалетнего детины ростом в сажень с четвертью. Должно быть, профессия наложила свой отпечаток на личность, поспособствовав философскому взгляду на вопросы жизни и смерти. Так или иначе, мне с ним повезло. Выяснив, что выбор перед ним небогатый - либо договориться со мной по-хорошему, либо провести остаток жизни в подвалах собственного сознания без зрения, слуха, осязания, обоняния и прочих ниточек, связывающих с действительностью, - Матиш легко принял единственно верное решение. Чем заслужил дополнительную толику моего уважения, поскольку подавляющему большинству моих прошлых убийц не доставало ума сообразить, что одолеть меня (с моим-то опытом!) у них нет ни единого шанса.