Страница 3 из 4
Юнг интересовался темой переноса и как человек, и как ученый – создатель теории архетипов, осознающий ее перспективы и практические возможности.
Я, в свою очередь, надеюсь предложить читателю более современный юнгианский подход к работе с переносом и контрпереносом, который принимает во внимание взгляды Юнга, не отрицая при этом, что его представления в данной области имеют серьезные погрешности. Вероятно, Юнг был непоследователен в своих взглядах на перенос из-за собственной подверженности переносным проекциям от пациентов, – в частности, склонности к эротическому переносу. Тот факт, что именно Юнгу принадлежит открытие о главенстве роли аналитика и о важности контрпереноса в аналитических отношениях, свидетельствует о его блестящей интуиции и мышлении первопроходца, однако ему недоставало последовательного метода и клинических техник для работы с переносом. Более того, амбивалентное отношение Юнга и его недостаточное внимание к вопросам методики оставляют тех, кто стремится совершенствовать свое искусство в этой области, в состоянии замешательства и неуверенности.
Безусловно, моя собственная биография играет значительную роль в формировании моего подхода к переносу и контрпереносу. Я училась в Обществе аналитической психологии (SAP), основанном в 1946 году Майклом Фордхэмом. Наряду с Институтом Юнга в Сан-Франциско, SAP был первой (если не считать клубов аналитической психологии) профессиональной организацией, созданной специально для подготовки аналитических психологов. Тесно сотрудничая с лондонскими психоаналитиками, Фордхэм стремился интегрировать наиболее ценные идеи психоанализа, в том числе касающиеся переносных процессов, в юнгианскую психологию. Так что культурный климат среды, в которой я училась, естественным образом склонил меня к мнению об определяющей роли переноса в клинической практике. На страницах этой книги читатель обнаружит ссылки на замечательные работы, созданные как психоаналитиками, так и аналитическими психологами. Однако стремление объединить психоанализ с идеями Юнга может таить в себе и некоторую опасность, поскольку у Юнга и Фрейда были принципиально разные взгляды на природу бессознательного, – подробнее остановимся на этом в первой главе.
Безусловно, в моих рассуждениях могут проявиться и личные склонности и пристрастия. Не случайно в ходе работы над этой книгой мне вспомнилось высказывание Юнга о его собственных трудах: «Не все, что мною сказано, идет из головы, но кое-что идет и от сердца, и я надеюсь, что благосклонный читатель не упустит этого из виду, если, следуя за интеллектуальной линией рассудка, отметит некоторые лакуны, порой недостаточно заполненные» (Jung, 1917, c. 200).
Определения переноса и контрпереноса и сам предмет рассмотрения меняются с течением времени. Сегодня у нас уже имеется богатый запас теорий и знаний, касающихся развития человека от младенчества и далее, а также богатый клинический опыт и сведения, почерпнутые из других областей, – например, из нейронаук или теории привязанности. Поэтому было бы резонно предположить, что влияние переносных проекций пациента на аналитика и методы работы с этими процессами к сегодняшнему дню уже хорошо известны и понятны всем. Возможно, тенденция рассматривать какое-либо явление как нормальную составляющую любого осознаваемого и неосознаваемого взаимодействия, а не как патологический процесс, препятствующий анализу, нигде не проявляется с большей очевидностью, чем в дискуссиях о переносе и контрпереносе. Насколько я понимаю, сегодня в мире вряд ли найдется такой юнгианский аналитик, который подвергал бы сомнению неизбежность появления переносных проекций в аналитических отношениях, а также их важную роль на пути индивидуации. Тем не менее, когда сегодняшние авторы начинают писать об этих сложных понятиях, возникает принципиально важный вопрос: действительно ли мы думаем, говорим и пишем об одном и том же?
Чтобы плодотворно исследовать наши взгляды и разногласия по этому вопросу, необходимо четко договориться о том, чту именно мы подразумеваем под переносом-контрпереносом. Кроме того, иногда мы с легкостью оперируем теоретическими понятиями, но испытываем трудности при описании того, что делаем в своем кабинете, в собственной практике. Трудности в определениях, а также различия в расстановке акцентов, особенности контекста и культуры воздействуют на развитие интереса к этой теме и, стало быть, на аналитический дискурс, приводя (порой довольно неудачно) к смешению языков вместо создания открытого пространства, где можно было бы честно признать различия и обсудить их.
Представления о переносе и контрпереносе обусловлены нашими взглядами на природу психики и развитие ее функций столь же, сколь и нашим определением роли аналитических отношений и задач анализа в целом. В связи с этим возникает вопрос об относительном значении процессов переноса в хитросплетении концепций, влияющих на практику аналитика; впрочем, следует отдавать себе отчет в том, что процессы эти не всегда осознаются и, вероятно, потому их достаточно трудно выразить словами.
У меня сложилось впечатление, что аналитики расходятся во взглядах на свои цели и на то, что именно следует считать терапевтическим воздействием. С одной стороны, это может быть связано с их приверженностью к определенным аналитическим школам и ключевым авторитетам в них, с другой – с влиянием социальных факторов, их клинического опыта и их личных особенностей.
Нас как аналитических психологов объединяют две основополагающие идеи: одна – о силе бессознательного как чего-то, превышающего способность Эго постичь и осмыслить его; другая – о Самости как организующем и объединяющем центре психики, архетипическом импульсе, способном уравновешивать противоположности, сглаживать существующее между ними напряжение. Анализ стремится найти доступ к бессознательному и к Самости во всех ее проявлениях. Однако, по всей видимости, разные аналитики считают предпочтительными разные «участки терапевтического воздействия» (Colman, 2003, c. 149), что и приводит к возникновению различных способов порождения смысла во взаимодействии аналитика с пациентом.
Некоторые аналитические психологи утверждают, что работа в переносе, этот особый способ быть с человеком и понимать его, обеспечивает наилучший доступ к неизвестным составляющим Самости и таким образом ведет к развитию идентичности. Эти аналитики отдают пальму первенства процессу аналитических отношений (а не его содержанию) и для облегчения этого процесса предпочитают использовать кушетку. Сэмюэлс называет данный метод «диалектическим взаимодействием» (Samuels, 1985, c. 194). При этом в анализе отдается предпочтение скорее «отношению», чем «созиданию», хотя и то и другое – неотъемлемые свойства психики.
Другие юнгианцы предпочитают «объективную психику», и для того чтобы обнаружить бессознательные содержания, более широко опираются на активное воображение, сновидения, ассоциации, амплификацию. Поступая таким образом, они сотрудничают с пациентом на более сознательном уровне, давая возможность различным аспектам психики вступать в более гармоничное взаимодействие. Сэмюэлс называет такой метод классически-символически-синтетическим. При этом содержание и творческий потенциал психики по мере своего проявления в аналитических отношениях начинают преобладать над процессом. Перенос и контрперенос здесь менее значимы.
Эти различия высвечивают то, что можно назвать проблематичным во взглядах Юнга на перенос и контрперенос и их пользу в клинической практике.
Распространяясь за пределы лечебного кабинета, наши убеждения влияют на то, как мы мыслим, пишем и обучаем. В учебных заведениях этим определяются задачи каждого учебного плана, содержание программ для учащихся и то, будет ли курс, скорее, академическим или же акцент будет сделан на практической составляющей (Wiener, Perry, 2006, c. 235). Юнг заявлял, что не хочет иметь никаких учеников, однако появление различных группировок вокруг мнений, привязанных к ключевым фигурам, продолжает создавать напряжение между различными профессиональными сообществами – то, что описано Эйсолдом как «континуум от ортодоксального юнгианства до сотрудничества юнгианцев с психоаналитиками» (Eisold, 2001, c. 343).