Капитан Михалис

Нури-бей подошел к двери. Гнев и ненависть бушевали в его душе, в эту минуту он за себя не ручался. Обернувшись к Михалису, он злобно впился глазами в его колючую, всклокоченную бороду, поблескивающую в ровном свете лампы. Говорят, он поклялся не стричь ее, пока они Крит не освободят. Что ж, пускай ждет гяур, пока не надоест! До колен, до самой земли вырастет борода, в землю войдет, корни пустит, но Криту не бывать в руках неверных! Слишком дорогой ценой заплатили мы за него! Двадцать пять лет убивали нас под стенами Мегалокастро. А теперь мы не отдадим наш остров, он стал нашей плотью, и никому его у нас не отобрать.

От нахлынувших воспоминаний об отце, о мусульманах, погибших во рвах под Мегалокастро, тяжко вздохнул Нури-бей. Да, реки крови разделяют его с этим капитаном.

– Ну что надулся, как бурдюк? – Капитан Михалис протянул руку, чтобы отстранить его и выйти. – Не бесись, Нури-бей, все равно не бывать по-твоему!

Сильный характер был у Нури-бея. Умел он сдержать себя.

– Нет, не уходят так, капитан Михалис. – Голос его звучал вкрадчиво. – Получается, что гость уходит из моего дома обиженным. Если не по душе тебе мои слова, беру их обратно. Я ничего не говорил, ты ничего не слышал. Разве мы не друзья? Я пригласил тебя просто выпить, закусить. Вот и куропатка из нашей деревни, я ее только что привез, думал, съедим вместе. А заодно вспомним прошлое. Помнишь, капитан Михалис, как мы детьми играли вместе в старые добрые времена?

Он отломил ножку куропатки и протянул капитану Михалису.

– Нет, – отказался тот. – У нас пост.

Нури-бей огорченно всплеснул руками.

– И как же я не подумал! Я достал бы для тебя черной икры, клянусь Магометом! – И налил в рюмки ракии. – Твое здоровье, капитан Михалис! – поднял он рюмку. – Я очень рад, что ты пришел в мой дом, что выпил со мной. Пусть прольется вот так же моя кровь, если я желаю тебе зла! – И Нури-бей плеснул из рюмки на пол.

Капитан Михалис успокоился и опять сел на диван у окна.

– И я не желаю тебе зла, Нури-бей, но ведь честь не велит бросать слова на ветер, – сказал он и осушил рюмку.

Опять замолчали. Бей вспотел, раскрыл окно.

Из сада послышалось радостное, нежное журчание небольшого фонтанчика. В комнату полились запахи цветов и деревьев. На женской половине раздавался звонкий смех.

Нури-бей лихорадочно думал, как возобновить прерванный разговор. А капитан Михалис сидел и слушал плеск воды и женский смех, вдыхал запахи сада, и в сердце у него опять вскипала злоба. Смеются, пируют тут, как хозяева, думал он. А я-то хорош: сижу с турком поганым да ракию попиваю! Он протянул руку и с грохотом захлопнул окно.

– Извини, капитан Михалис, что открыл окно, тебя не спросив, – мягко заметил Нури-бей. – Я думал, тебе тоже душно. – Он снова наполнил рюмки.

Капитан Михалис исподлобья посмотрел на турка. Родились они в одной деревне: один – беем, которому принадлежат здесь все плодородные земли, другой – почти нищим. Отец Михалиса, капитан Сифакас, мог командовать разве что голыми скалами. В те времена ему не дозволялось появляться на коне или даже на осле перед грозой христиан Хани-али, отцом вот этого Нури. При виде его старый Сифакас вынужден был спрыгивать на землю, чтобы дать дорогу повелителю. Но как-то вечером капитан Сифакас замечтался и не слез с коня. Тогда Хани-али пустил в ход кнут, и непокорная голова капитана Сифакаса обагрилась кровью. Старик смолчал, затаил в сердце обиду. Христос не мстил, думал он, и мне, православному христианину, мстить не должно… Настанет день, и справедливость восторжествует. А через год примерно вспыхнуло восстание, и старший сын Сифакаса, Костарос, подстерег однажды ночью кровожадного Хани-али в окрестностях Мегалокастро и зарезал его, как ягненка, неподалеку от арки Пендевиса, что в получасе езды от города. И вот теперь в Мегалокастро, в этом большом доме за высоким забором, с садами и фонтанами, живет, как король, сын той турецкой собаки. Ест, пьет, наслаждается с женой, а в тихие вечера гордо гарцует на своем скакуне по греческим кварталам, высекая искры из камня мостовой.

Капитан Михалис достал табак, свернул цигарку и глубоко затянулся. Не раз спрашивал он себя, чего больше в его душе – дружбы, ненависти или презрения к этому турку. Спрашивал – и не находил ответа. Частенько, встречаясь с Нури-беем в узких переулках Мегалокастро или верхом в поле, Михалис глядел на его пышущую здоровьем фигуру и думал: то ли убить его, то ли обнять, как старого друга. Ведь в одной деревне, в одних полях прошло их детство. Вместе бегали наперегонки, играли, дрались и мирились. Но однажды, уже взрослыми мужчинами, столкнулись они верхом на конях за хутором Нури-бея, под аркой Пендевиса. Долго ехали молча. Оба мрачные и подавленные. На Крите опять вспыхнула резня, было убито много и турок, и христиан.

Славные венецианские стены крепости в лучах закатного солнца казались кроваво-красными, зловещими.

Собака! – ругался про себя капитан Михалис. Видеть не могу, как он разъезжает верхом по греческим кварталам и пристает к нашим женщинам!

Нури-бея одолевали такие же мысли: сил моих нет глядеть на этого гяура! Напьется и давай скакать на своей кобыле по улице да турок бесчестить! В прошлом году и меня осрамил: схватил за пояс, поднял как мешок и забросил на крышу своей лавки. Сбежалась толпа, подставили лестницу, чтобы я мог слезть. Посмешище.

Нури-бей вспыхнул, повернулся к капитану Михалису и выкрикнул:

– Ну вот что, капитан Михалис, двоим нам тесно в Мегалокастро! Или я тебя убью, или ты меня!

– Как скажешь, Нури-бей! Давай спешимся и посмотрим, кто кого!

Нури-бей опомнился – понял: не совладать ему с таким смельчаком. Вот это настоящий мужчина, думал он, гордый, храбрый! Слова лишнего не скажет, но уж коли откроет рот, то все говорит начистоту. Нет в нем ни капли вероломства. И головы ни перед кем не склонит, даже перед самим Хароном. Счастье иметь такого врага!

– Ладно, не горячись, капитан Михалис, – промолвил, наконец, бей. – Не бери греха на душу… Прости меня за мои слова. Клянусь верой, ни наш Магомет, ни ваш Христос не желают крови. Ты – храбрый, я тоже не робкого десятка. Давай-ка лучше смешаем нашу кровь по-другому.

– Как это?

– Побратаемся!

Капитан Михалис, пришпорив кобылу, вырвался вперед. Сердце колотилось бешено, готово было выскочить из груди. Он даже слышал этот стук вместе с биеньем крови в висках. Но постепенно дыхание стало ровнее и в голове прояснилось. И все же он ощущал какую-то странную тревогу, смешанную с радостью. Побрататься с богачом, сыном бея, и уже не иметь права убить его! Подавить навсегда искушение вонзить кинжал ему в сердце! Хоть он и турок, но им гордится вся Мегалокастро! Не к чему придраться: добрый, щедрый, красивый, обходительный, все при нем, как говорится, настоящий мужчина, черт бы его побрал!

Он натянул повод. Нури-бей, догнав его, поехал рядом. Капитан Михалис даже не обернулся на него.

Так, ни слова не говоря, они подъехали к хутору Нури-бея. Спешились во дворе. Подбежал слуга, забрал лошадей, отвел их на конюшню. Бей хлопнул в ладоши; приковыляла старая служанка, поклонилась.

– Зарежь петуха, того, что с большим гребнем, и достань старого вина, – приказал хозяин. – Да застели две кровати шелковыми простынями. Мы тут поужинаем и заночуем. Ступай!

Нури-бей и капитан Михалис остались вдвоем. Сели, скрестив ноги, друг против друга, посреди двора, под дуплистой оливой, которая, несмотря на старость, густо покрылась душистыми цветами. Солнце село. Вечерняя заря приветливо мерцала сквозь листву.

Чуть погодя Нури-бей вдруг встал, вышел со двора и взял у родника медную кружку, из которой путники пили воду, благословляя Хани-али, выложившего родник камнем. Затем вернулся.

– Во имя Магомета и Христа! – сказал он и вытащил из-за пояса кинжал.

Капитан Михалис закатал рукав рубахи и обнажил загорелую мускулистую руку. Нури-бей наклонился и острием кинжала надрезал вздутую вену. Брызнула кровь – темная, горячая. Нури-бей подставил кружку, и в нее набежало на палец крови. Затем он снял с головы тюрбан, размотал его и туго-натуго перевязал пораненную руку.