Лукавый взор

– Мамочка, они уж близко! – воскликнула Фрази, показывая на колышущееся где-то над бульваром Бон-Нувель пыльное, пронизанное солнечными лучами марево.

Мадам Бовуар не могла говорить от волнения. Муж заметил, что ее глаза полны слез, и только вздохнул.

В эту минуту толпа, запрудившая мостовую, подалась на обочины, давая дорогу великолепной кавалькаде, которая неудержимо приближалась.

…Впереди всего парада маршировали лейб-гвардии Донской и Уланский полк цесаревича Константина Павловича. Конечно, эти названия Фрази узнала позднее, а сейчас она могла только восхищенно наблюдать, как двигаются один к одному рослые, породистые кони, как великолепны всадники, как фантастичны одежды казаков, как сверкают их оружие и уланские каски, как мерно колышутся плюмажи. За передними полками на некотором расстоянии следовала сотня лейб-запорожцев, которые составляли конвой Александра Первого; потом скакали два генерал-адъютанта: российского императора и короля Прусского. И наконец появились оба союзных монарха.

Фрази, забыв обо всем от восторга, протиснулась вперед. Капор свалился и мигом был затоптан чужими ногами, но она даже не оглянулась.

Мадам Бовуар, смахивая слезы, вглядывалась в лица русских воинов, словно надеялась найти среди них одно, бесконечно любимое и незабываемое… знала, что не найдет, и все же уповала на чудо небесное.

Муж смотрел на нее печально. Он привык к той боли, которую так часто причиняли ему любимая женщина и приемная дочь. Утешало только то, что они делали это бессознательно.

Но сейчас снова ожгло, словно огнем. Филипп Бовуар боялся, что этот день разрушит его счастье и покой, но старался не показывать своего страха, скрывал его даже от себя.

Нет, ничего плохого не случится! Дмитрий Видов – единственный человек, который мог лишить Филипп а обожаемой жены и дочери (Филипп любил Фрази как родную!), мертв уже шесть лет тому. Он простудился – и в несколько дней сгорел от горячки по пути из Франции в Россию, куда направлялся, сопровождая российского посланника Толстого.

Видова похоронили в каком-то провинциальном городишке. Эта весть едва не убила Жюстину, но сделала счастливым Филиппа Бовуара. Однако выпадали дни, когда ему казалось, что счастье его висит на волоске.

Благодарение Богу, что девочка не все известно. Она, к сожалению, знает, что Филипп Бовуар ее отчим, но кто был родным отцом, не ведает. Думает, что француз, который давно умер от какой-то опасной болезни. И уверена, что мать тайком учит ее русскому языку только потому, что она сама наполовину русская: учит в память о своей покойной матери, Ефросинье Вестинже, бабушке Фрази, в честь которой девочку и назвали Эфрази.

На миг негодование, которое копилось в душе Филиппа Бовуара годы и годы, затмило разум. Да понимают ли эти два существа, которые дороги ему больше всех на свете, что́ он сделал для них?!

Филипп помнил тот майский день 1812 года, когда гильотинировали Мишеля Мишеля, бывшего чиновника Управления обмундирования войск Министерства военной администрации. Он был приговорен к смерти за шпионаж в пользу России. Казнены были и его сообщники из военного министерства, а также Жак Вестинже, служивший консьержем при российском посольстве и игравший роль посредника между ним – и завербованными чиновниками французских военных министерств.

Если бы кто-то узнал, что Жюстина, дочь Вестинже, родила ребенка от бывшего секретаря российского посольства, этого гнездилища врагов Франции, – она разделила бы участь отца! И что тогда сталось бы с девочкой?!

На счастье, у Вестинже хватило ума предвидеть свое печальное будущее. Едва узнав о смерти Дмитрия Видова, он настоял на том, чтобы беременная дочь вышла за Филиппа Бовуара. Тот был влюблен в Жюстину с самого детства, он женился бы на Жюстине, будь у нее пятеро незаконных детей, будь она преступницей и каторжанкой, лишись она рук и ног! У Жюстины не нашлось сил противиться, да и о судьбе ребенка надо было думать. Филипп увез Жюстину в Нанси, на свою родину: подальше от досужей, недоброй молвы. Там и родилась Фрази. По обычаю, первое имя – Эфрази – ей дали в честь бабушки со стороны матери, второе – Анн – в честь бабушки со стороны отца, и Филипп видел особое благоволение небесных сил в том, что и его мать, и мать покойного Дмитрия Видова были тезками. Ну а Святая Агнес, давшая третье имя, покровительствовала тому дню, когда девочка появилась на свет – раньше срока, слабенькая… Впрочем, Фрази быстро окрепла. Семья Бовуар благополучно прожила в Нанси шесть лет и лишь зимой 14-го года, осознав, что городок может оказаться на пути войск союзников, стремящихся к столице, покинула Нанси, вернувшись в Париж, в старый дом Филиппа, находившийся в тупике Старого Колодца.

Мсье Бовуар думал, что всё в прошлом, всё успокоилось. Но сейчас, увидев выражение лица жены, понял: ничто не в прошлом, ничто не успокоилось и не успокоится никогда. Жюстина не забыла и не забудет своего мертвого любовника. Неужели ее муж не испил еще до дна чашу ревности?!

Однако Бовуару слишком дороги жена и приемная дочь. Он никогда и ничем не упрекнет их…

И Филипп, и его жена были настолько увлечены своими тайными переживаниями, что не заметили, как Фрази исчезла.

Девочка восторженно разглядывала обоих государей, гадая, кто из них российский император. Один, облаченный в кавалергардском сюртук, темно-зеленом с черным бархатным воротником и серебряным прикладом[67], в шляпе с белым султаном, ехал на белой лошади; другой – на темно-серой, и Фрази засмеялась от счастья, сообразив, что русский император, император-освободитель, государь далекой России – страны, о которой она много знала, которую видела во сне! – может восседать только на этом прекрасном, белоснежном коне… белом, как русский снег.

– Это же тот самый конь, которого подарил Александру Наполеон! – чуть ли не взвизгнул кто-то в толпе. – Его зовут Эклипс[68]!

Ему ответил хохот:

– На свою голову подарил!

Настроение толпы, которая еще недавно была настроена настороженно или опасливо по отношению к победителям, уже изменилось. Теперь все любовались этим статным красавцем – российским императором, который оказался очень великодушен к завоеванной столице, не позволил ее разрушить и разграбить и обещал бывшим противникам защиту и прощение.

За монархами следовали рядами фельдмаршалы, за ними генералы и воины разных чинов, составлявшие их свиты. За кавалькадой шел знаменитый Преображенский оркестр с капельмейстером Дерфельдом. Потом маршировала скорым шагом колонна пехоты, состоявшая из почетных полков союзных государей. Замыкали шествие гусары и уланы, охранявшие тылы колонны.

Голова шествия уже повернула на бульвар Капуцинок, ведущий к площади Мадлен, святой Магдалены; туда же потянулась и толпа зрителей. Суматоха поднялась немилосердная, потому что многие захотели перебежать на площадь Мадлен проулками, чтобы сократить путь. Мадам Бовуар вдруг спохватилась, что дочери нет рядом, принялась озираться, пытаясь ее отыскать, но толпа напирала, теснила, уносила с собой.

– Фрази! – в ужасе крикнула она, однако громыханье оркестра заглушило ее голос.

А Фрази, забыв обо всем, не в силах оторвать взгляда от восхитительной кавалькады, подходила все ближе и ближе к краю мостовой. И вдруг кто-то толкнул девочку в спину с такой силой, что ее бросило вперед… и она упала как раз на пути последних рядов всадников.

Конь взвился над ней на дыбы, блеснули копыта, Фрази рванулась в сторону, однако верховой, пытаясь спасти девочку и надеясь, что она останется неподвижной, поворотил коня как раз туда, куда устремилась она. Снова нависли над ней тяжелые кованые копыта, но в эту самую минуту чьи-то руки стиснули ее, с силой дернули в сторону, потом вверх, потом перед вытаращенными от ужаса глазами мелькнул бок гнедого коня, а еще через мгновение Фрази вдруг обнаружила себя сидящей в седле, приткнувшись щекой к чему-то золоченому, блестящему. Ее слегка потряхивало – это мерно шел конь. Но руки всадника по-прежнему держали ее крепко.

67

Прикла́д или прибо́р мунди́рный – цветное сукно, шедшее для изготовления цветных воротников, кла́панов, обшлаго́в, вы́пушек (ка́нтов), или металлические детали мундира и снаряжения: пуговицы, бляхи, пряжки.

68

Существует версия, будто Наполеон подарил Александру коня Экли́пса в 1807 году, при заключении Тильзи́тского мира. Впрочем, даты происшедшего, описание масти коня и его кличка у разных мемуаристов варьируются.