Инцесты

Бесспорно, сегодня мы подвержены искушению усложнять фрейдовский анализ. Речь не идет уже только лишь о фигуре нежной, чувственной матери. Она дублируется примитивной, бесцеремонной, даже преследующей тенью, чья гомосексуальная «чувственность», так легко задеваемая/ранимая словами другого, является лишь самым явным ее проявлением. Homos-сексуальность не рассматривается как недооценка инаковости, а скорее, наоборот, как ее чрезмерное признание.

Второй пример находится на другом полюсе широкого спектра мужской сексуальности: мужчина, обладающий женщинами, несколькими женщинами. По крайней мере, двумя – женой и дамой сердца, как было принято говорить в начале ХХ века, во времена Фрейда. Речь идет не столько о количестве женщин, о которых говорится в этом примере, сколько об упоминании своеобразной ситуации, в которой происходит то, что мы называем «самым распространенным унижением». Несомненно, частная жизнь и общепринятое поведение не имеют жестких границ, и Фрейд полагает, что это является определяющей чертой мужской сексуальности.

Проститутка, кокотка, «артистка любви»… После романа Золя таких «униженных» женщин стали назвать Нана. Это та женщина, с которой позволено давать волю нерафинированным вариантам сексуальной жизни. В недавнем фильме герой-гангстер отвечает своему «пси», который спрашивает его, почему он не позволяет себе такого же подготовительного акта со своей женой: «Вы что, этим ртом она целует каждое утро моих детей» – данный пример обогащает перечень того, что Франсуаза Эритье назвала «инцестом второго типа». Одну («актрису») мужчина наделяет чувственностью, другую (жену) – нежностью. У бедных мужчин это разделено надвое: «там, где любят, не могут желать, там, где желают, не могут любить». Вывод, к которому приходит Фрейд, одновременно неприятный и парадоксальный: чтобы по-настоящему быть свободным и счастливым в любовной жизни, надо перебороть уважение к женщине и «ознакомить» ее с репрезентациями инцеста. Как понимать это «ознакомление», позволяющее переживать психически фантазм первосцены, со всем ее насилием и всеми преувеличениями? Унижение (Erniedrigung) имеет одновременно и метафорический смысл (низкого качества), и прямой – снизу (nieder), а мужчина сзади (a tergo), – та к выходит из-под пера Фрейда, на «респектабельном» языке, на котором он мог сказать то, о чем не принято было говорить. Инцестуозное бессознательное не делает различий, оно разделяет и сохраняет первый объект в двух противоположных аспектах: с одной стороны – Мадонна, с другой – блудница.

Два примера, две судьбы непрерывной любви сына к матери, начиная с раннего периода. Именно так трактует Фрейд инцестуозное желание, с точки зрения ребенка, верного своей первой любви. При этом в обоих случаях позиция взрослого и его сексуальность, скажем, точка зрения Федры, не игнорируется полностью, она, по крайней мере, подразумевается. «Блудница» – это та которая вступает – пусть даже и один раз! – в сексуальную связь с другим – такого ни одной матери не прощается. Каждый ребенок рождается из предательства материнской любви! Что касается Катерины, матери Леонардо, женщины, «не получающей сексуального удовлетворения, ставящей сына на место мужа», то почувствовав себя матерью, она превратилась в воплощение самого сладострастия.

Беглое припоминание фрейдовских клинических образов, начиная с матери «маленького Ганса», которая никуда не ходит без своего сына, беря его в свою кровать и даже в туалет, и заканчивая отцом, который «делает все», чтобы завоевать любовь своей маленькой дочери, которой снится, что «ребенка бьют», – такое прочтение демонстрирует, что всегда присутствует образ страстно желающего взрослого, даже если он и остается на втором плане. Случается, что Фрейд в некоторых случаях переворачивает инцестуозную проблематику и открывает такие перспективы, на которые обратили внимание лишь впоследствии[8].

Самым радикальным текстом является именно «Воспоминание детства Леонардо да Винчи» Оставляя в стороне своеобразную мать-соблазнительницу Катерину, Фрейд размышляет обо всех матерях, которые из-за невежества по своей прихоти путают любовь и заботу. Далее он пишет: «Любовь матери к своему младенцу, которого она кормит грудью и о котором заботится, есть что-то более глубокое, чем последующая привязанность к выросшему ребенку, подростку. Эта любовь по своей природе похожа на совершенную любовную связь, удовлетворяющую не только все психические, но и телесные потребности, и пока она позволяет переживать одну из высших форм счастья, доступного человеческому существу, мать чувствует себя вправе удовлетворять, без угрызений совести, давно вытесненные желания, которые мы обычно называем перверсными»[9]. Итак, это позиция взрослого, но, следует отметить, не взрослой сексуальности. И в случае ребенка, и в случае взрослого к инцестуозности стремится ребенок, а, точнее, присутствует инфантильная сексуальность. «Полиморфная» мать, которая ласкает, обнимает, убаюкивает, кормит грудью, согревая своим телом, воспринимает ребенка как полноценный заместитель сексуального объекта, а сама является ребенком собственной сексуальности.

Если мы переходим от инцестуозного желания ребенка к (педофильному) желанию взрослого, мы приближаемся, собственно, к инцесту, то есть к преступлению, к акту, нарушающему универсальный запрет. При этом весьма непросто понять переход из инцестуозной атмосферы инфантильной сексуальности к реальному совершению преступления. Согласно фантазму, инсценированному бессознательным желанием, преступление уже совершено, ибо желать – значит совершать, даже если каждый только мечтает об этом, хотя и по-своему. Мифы говорят о том же, идет ли речь об «Эдипе-царе» Софокла или о древних сказаниях индейцев: меры предосторожности, принятые для того, чтобы избежать инцеста, делают его неотвратимым[10]. Отказ от желания соития «всегда и везде» исключает переход к действию, хотя известно, как показывает статистика, что «исключение» встречается достаточно часто. Подобный разрыв непрерывности между желанием и актом его исполнения показывает, что акт не является естественным осуществлением желания. Можно ли тогда говорить о простом «переходе» от одного к другому?

Для продвижения вперед нам, бесспорно, придется оставить в стороне индивидуальные особенности редко встречающейся психопатологии и перейти к часто встречающимся видам. Существует большая разница между более сильным, чем дозволено, волнением, которое испытывает отчим к началу пубертата своей падчерицы, и отцом, который злоупотребляет, вплоть до насилия, над своим 4–5 летним ребенком, мальчиком или девочкой, а может, и над обоими. Материнский же инцест заканчивается скорее в отделении психиатрии, чем в суде.

Какие желания исполняются путем совершения этих актов, если предположить, что такая «готовая» формула не является сама по себе препятствием для понимания совершенных актов? Каждый криминальный случай явно подтверждает, что такого рода преступления не вписываются в ряд преступлений, связанных с реализацией эдипова желания. Для того чтобы эдипова трагедия была сыграна, предполагается такое развитие психического аппарата, при котором достигается хотя бы одно психическое различие, а именно между Я и объектом, констатация потери объекта и появление «объектализации» как его прямого результата. Потеря одновременно предупреждает о присутствии другого, который станет третьим, но это позже, после катастрофы, после «окончательного» установления различия между полами и между поколениями.

Существуют инцестуозные акты, «соблюдающие» дифференциацию между полами и поколениями – и даже автономию объекта, – которые чаще всего избегают судебной участи: акты между братом и сестрой. Обратимся, например, к средиземноморской культуре, где отношения «брат – сестра» глубоко пропитаны традицией и где долг брата состоит в том, чтобы быть хранителем целомудрия сестры и чести семьи.

8

Комментарий Ференци о взрослой «страсти», продолжающийся размышлениями Лапланша о теории соблазнения, Лакан, рассуждающий об отчуждении из-за желания другого, а также ряд авторов, разработавших теорию психозов.

9

Gallimard, 1987, p. 146.

10

Ср.: C. Levi Strauss. Leçon inaugurale au College de France (1960), p. 31.