Страница 2 из 7
На часах 10:00.
Наконец-то! Коридор очистился, и можно спокойно уйти, ни на кого не наткнувшись. Мой научный руководитель читает лекцию ровно в десять, поэтому я его точно проскочу. Ему, конечно, все равно, где я и чем я занимаюсь, но я не убил в себе школьника, и мне неловко попадаться ему на глаза. Более того, большинство научных сотрудников сейчас на семинаре, а значит, я не испытаю чувство стыда оттого, что сейчас 10 утра и я уже ухожу из университета, в то время как другие математики дописывают очередную статью. Я всегда так думаю, увидев коллегу (или сокамерника), что он дописывает очередную статью. И еще один камушек в банку своей значимости! У меня нет публикаций, и поэтому я предпочитаю избегать себе подобных. Себе подобных, но все-таки других. Я медленно иду по коридорам, выхожу на улицу и закуриваю. Как малый ребенок, ей-богу. Нью-Йорк пахнет весной – не верьте людям, которые говорят, что курение ухудшает обоняние.
Телефон-младенец, оставленный без внимания, заревел в моем кармане. Вереница уведомлений на экране постоянно обновляется и уплывает вниз, поэтому я не успеваю прочитать ни одно сообщение. Либо у меня день рождения, либо наступил апокалипсис. Я точно помню, что день рождения у меня не весной, так что я открываю первое попавшееся сообщение в предвкушении конца света. Оно оказалось заголовком статьи на новостном портале: «Метеорит в Метрополитене – самое главное событие в искусстве за последний век». Сильное утверждение.
В статье написано примерно следующее.
Пару недель назад метеорит упал в огород одного известного скульптора. Когда скульптор подошел к метеориту, небесное тело раскололось на несколько частей, из которых выпал светящийся камень. Скульптор сразу понял, что камень нужно выставить в галерее, что «объект» символичнее и эмоциональное всего того, что сам мастер когда-либо создавал. В итоге, скрыв от заинтересованных правительственных служб, камень привезли в музей Метрополитен. Вчера состоялось открытие выставки с метеоритом, и, судя по статье, оно произвело фурор. Толпы людей стояли сутки в очереди, лишь бы посмотреть на чудо. Вокруг музея – орава полицейских. Пробки на всех близлежащих улицах. Запрещено фотографировать и стоять у камня больше минуты, а самые «находчивые» пытаются продать посетителям воду, заряженную энергией камня.
Весь интернет говорит только об этом событии, поэтому я отключаю телефон. Конечно, событие довольно неординарное, но после тысячи плакатов с высказываниями об очередном новом восхитительном шоу на Бродвее, которого «никогда не было и никогда больше не будет», вырабатывается иммунитет к любым оценочным суждениям. Нет, сегодня я не хочу думать обо всей этой истории.
Я гуляю по знакомым улицам. Холодный воздух приятно щекочет мне лицо, которое несколько опухло от спертого воздуха моего офиса. Вокруг университета в это время пустынно, и поэтому мне легче любоваться архитектурой домов. Лишь маленькие группы туристов досаждают мне, но и их сегодня меньше, чем обычно. Наверное, все побежали глазеть на камень.
А все-таки на улице весна… Солнце и правда становится ярче с каждым днем.
Захожу в свою кофейню. Ты не житель Нью-Йорка, если у тебя нет самой любимой, единственной, дорогой, родной кофейни. В других городах ищут свою вторую половинку, пытаются обустроить дом или квартиру. В Нью-Йорке ты начинаешь встречаться с кофейней. Иногда, конечно, ей изменяешь, но кто из нас не грешен! Сначала тебе нравится кофе, неплохие стулья, уют. Как она пахнет. Потом ты узнаешь всех, кто там работает, часы открытия, каждую морщинку на стенке, каждого постоянного посетителя. Общаешься со знакомыми лицами как с родными и ревностно смотришь на тех, кто пришел сюда в первый раз. Если бариста запомнит твое имя – считай, вы женаты. После этого – как в любом браке. Тебе периодически бесплатно делают кофе, а ты потихоньку врастаешь в окружающее тебя помещение.
Своя кофейня в Нью-Йорке на улице Макдугал была у одного русского иммигранта. Недавно я узнал, что он сидел на стуле со львами на подлокотниках. Я и сам садился на этот стул. (Для чего? Прочувствовать поэта? Перенять силу?) О ней знают немногие. Своя кофейня была у Сартра и Камю. Сейчас это излюбленная точка туристов, которые толком не читали ни Сартра, ни Камю. Мне кажется, это говорит о многом. Моя же кофейня – единственная во всем городе (по крайней мере, так мне хочется думать), у который сквозной проход с одной стороны улицы на другую. Возможно, это что-то говорит о моей мании преследования. Вбежать в одну дверь и выбежать из другой займет секунды полторы. Прекрасное место, чтобы скрыться от слежки. У кофейни также имеется два панорамных окна на две стороны дома – восточную и западную. Следовательно, в ней чаще, чем в других, солнечно. Я также не признаю заведений, у которых нет столика или хотя бы лавки на улице. Она – моя кофейня – со мной солидарна: каждое утро я сижу на красной лавке у входа, пью американо и смотрю на вечно куда-то несущихся ньюйоркцев. Даже в отдыхе у ньюйоркцев ощущаются рабочая основательность и спешка. Чувство такое, как будто программа отдыха записана у каждого в своем ежедневнике, и каждый строго придерживается расписания. «Дела, дела, дела», – сказали бы боконисты.
И все-таки метеорит прерывает мои размышления. Пока бариста делает мне кофе, я задаю ей вопрос. (На секунду отвлекусь и замечу, что очень удобно разговаривать с баристами – они не могут избежать разговора, а ты всегда можешь отойти от стойки, где они работают, если разговор тебе наскучит.)
– Слушай, это как-то странно, что в интернете нет никаких фотографий, ни описаний метеорита. Один хайп, – говорю я ей.
Бариста – девушка лет двадцати трех. На ней светлые джинсы с высокой талией, стянутые тонким ремешком, на котором висит небольшая золотая бляха. Свободная белая рубашка заправлена в джинсы. Туфли не видно, но мне, признаться, сложно отвести взгляд от ее лица. Поэтому даже если бы я их увидел, то не смог бы здесь о них рассказать. Светлые локоны, немного завиваясь, спадают по двум сторонам лица, округляя его треугольную форму. Маленькие живые глаза. Все это дополняет нос, который тоже вроде маленький, но при этом приплюснутый, как будто она слишком часто его совала куда не следует, в связи с чем его придавили. А может, перед ней слишком часто хлопали дверью? Наверное, в ней есть и недостатки, но разве мы их замечаем, если человек нам сразу симпатичен?
Вполне возможно, что, если бы я не был так зациклен на своем бултыхании между ненавистным университетом, работой и родственниками, я бы даже подумал, что было бы забавно в нее влюбиться. Да, я еще не рассказал, что вдобавок к научной деятельности я работаю и имею родственников. Почти всем точно так же не повезло. Сразу замечу, что я слабо отличаю моменты, которые я провожу с родственниками, от моментов в университете или на работе, или, если на то пошло, в любом другом месте. Поэтому мой процесс погружения на дно в университете, о котором я уже говорил, ничем не отличается от похожих процессов где бы то ни было еще.
Баристу зовут Эльза.
Вчера я узнал от нее, что она в Нью-Йорке проездом и на время пребывания устроилась работать в кофейню. В Нью-Йорке она подает заявление на визу волонтера, для того чтобы уехать в Африку, где она будет работать в приюте и помогать детям. Я понятия не имею, что это значит, но ее видок «из шестидесятых» намекает на определенного рода романтический склад характера. Действительно, я бы смог представить эти джинсы с высокой талией где-нибудь танцующими на Вудстоке, но в грязи Вьетнама они бы порвались за день! Впрочем, если не она, то кто – карьеристы, которые считают, что год волонтерства в Африке поможет им при поступлении в Гарвард? Уж лучше горячее заблуждение, чем холодный расчет.
– Ой, я как раз сегодня ходила смотреть на тот камень! Это просто космос! – Странная шутка, хотя, может, и просто совпадение. – Столько умиротворения. Звук, цвет, форма…