Страница 3 из 14
2
В зале ожидания было грязно и неуютно. Заплеванный гранитный пол, запыленные стекла высоких, под потолок, окон. Народ гудит, как пчелы в улье, суета, движение. И это в первом часу ночи. Буфет уже закрыт, телевизор не работает.
Матвей еще с вечера заморил червячка, в «ящик» пялиться желания нет. Поезд его будет только в девять утра, так что нет резону ловить голос из вокзального репродуктора. Есть возможность поспать, и он спит – вернее дремлет. Неспокойно вокруг. Шпана какая-то у входа в зал толчется, менты туда-сюда шныряют – никак не получается полностью расслабиться да заснуть мертвым сном. А кресла фанерные, хоть и жесткие, но удобные...
Поезд будет только утром. Но Матвей не дрожит от нетерпения. Ему этот поезд неинтересен, потому как в пункте назначения его никто не ждет. Нет у него ни единой родной души на белом свете. Детдомовский он. Мать, сука, растить его не захотела, бросила в роддоме. Жива она или нет, Матвея это не колышет. Нет ему никакого дела ни до мамашки, ни до ее предков. Когда-то, в раннем детстве, хотелось найти ее, прижаться к ее теплому вымени. А сейчас нет ничего, все перегорело. И если появится вдруг желание разыскать мамашу, то лишь для того, чтобы скрутить башку этой курице...
Поезд отправит его в город, где находился его детдом. Типа к месту прописки. А ведь у него даже паспорта никогда не было. Как закрыли его в четырнадцать за убийство одного бича, так только сейчас выпустили. Одиннадцать лет по лагерям безвылазно. Четыре года на малолетке, семь лет на взросляке. Тюрьма – дом родной, зона – университет по жизни. Такие вот расклады...
Матвей поднялся со своего места, вытащил из-под ног небольшой фибровый чемоданчик. И отправился в сортир. Справил нужду, вышел. И тут перед ним словно из-под земли выросли два мента. Фуражки с красным околышем, куцые кителя с медными пуговицами. Матвей по привычке опустил глаза, чтобы не встречаться с ними взглядами. Ментов он люто ненавидел, но приходилось воспринимать их как стихийное бедствие. Взять тот же грозовой ливень – сколько ни маши зонтиком, а дождь не остановишь. Но ливень можно переждать. Так и с ментами. Не стоит вмачивать рога в «мусор», надо ждать, когда буря уляжется. Если она, конечно, начнется... Ну вот, началось!
– Ну-ка, гражданин, документики! – гнусаво потребовал мент, худой и длинный, как жердь. На погонах старшинские лычки.
Карикатура какая-то ходячая, мысленно отметил Матвей. Но, как ни нелеп этот мент, от него так просто не отвертишься. Пришлось доставать справку об освобождении.
– Та-ак, значит, ты у нас из бывалых! – язвительно изрек второй мент, среднего роста, но руки длинные, как у обезьяны, и башмаки не меньше, сорок пятого размера. Сержант.
– Мы тебя давно приметили, – ехидно сощурился старшина.
– С того момента, как ты портмоне у гражданина стащил, – восторженно добавил сержант.
– Какое портмоне?
Матвей медленно поднял на него глаза. Никаких эмоций во взгляде – ни злости, ни удивления. Полное спокойствие. Штиль над Ледовитым океаном. И арктический холод... Матвей умел так смотреть, что под его взглядом собеседника пробирал холод. Природный дар. Ему даже погоняло на «взросляке» дали – Холод.
Сержант невольно поежился, отвел взгляд. Но оборотов не сбавил. Понимает, что Матвею проблемы не нужны, поэтому быковать он не будет.
– Портмоне ты, парень, стащил. Лопатник на вашем жаргоне.
– Какой жаргон? Какой лопатник? О чем это вы?
Матвей не баклан какой-то, чтобы базлать с ментами по «фене». Он умеет общаться на языке «ботвы». Не на киче же он родился в конце концов. В школе до четырнадцати лет учился, шесть классов образования как-никак.
– А ну хорош придуриваться! – зычно рявкнул старшина и ожесточенно схватил его под локоть. – Пошли!
Сопротивляться Матвей не стал, позволил отвести себя в опорный пункт. Там менты совсем раздухарились. Ошмонали его – забрали деньги, билет на поезд, часы, зажигалку. И сунули в зарешеченный стакан типа «обезьянник».
В том же стакане на узкой истертой скамейке сидел неопрятного вида парень. Короткая стрижка, пепельно-серого цвета узкое, вытянутое книзу лицо, крылья носа одной ширины с переносицей. Смотрит исподлобья.
– Здорово, братан! – блеснул золотой фиксой «пассажир».
Матвей не ответил. Молча сел, медленно поднял глаза, смерил собеседника подозрительным взглядом.
– Э-э, ты чо, в натуре, за наседку меня принял? – не на шутку возмутился пацан.
Кто его знает, может, и наседка. Но это вряд ли. Слишком мелко плавают вокзальные менты, чтобы держать при себе штатного стукача. Хотя всяко бывает...
Матвей продолжал молчать. Зато сосед не унимался.
– Э-э, да я тебя припоминаю!.. Погоняло не помню, давно было... Постой, когда же... Да, лет пять назад, да... Или шесть... Или семь... Ты на мордовской малолетке был... Ты этапом на взросляк собирался уходить, а нас только пригнали... Ты, кажись, в первом отряде был. У вас Чубан тогда смотрел, он мой зема, да. Я к нему приходил, а ты мимо идешь, глянул на меня так, аж мурашки по спине... Взгляд у тебя запоминающийся. Так бы я тебя, может, и не узнал...
– Извини, брат, не припомню, – покачал головой Матвей. – А Чубан у нас был, это верно. Правильный пацан...
– Так правильный, не вопрос. Он щас под Воркутой греется. Положенцем поставили...
– Уже короновали, – выдавил улыбку Холод.
Они с Чубаном были одного возраста. Чубан на взросляк по этапу не ушел, до девятнадцати годков оставался на малолетке, оттуда и откинулся. Три года назад снова на кич загремел. И надо же маза какая – авторитетный вор положенцем его объявил, а не так давно Чубана еще и короновали.
А Холод одиннадцать лет за колючкой. Сначала малолетка, затем общий режим на взросляке, после – «строгач» и три года довеска к сроку за то, что красноповязочнику кровь пустил. Все одиннадцать лет он провел в отрицалове, братва его уважала, но за все годы он даже до положенца не поднялся... Ну да ладно, каждому свое. Вся жизнь еще впереди, глядишь, и ему подфартит. Главное, в авторитете себя держать...
– Во! А я даже не в курсах! – осклабился пацан. – Я последний год на поселении мотал, а там с почтой туго... Ну да ладно, теперь знаю... А ты сам тоже небось только что откинулся?
– Угадал.
– Ну давай пять! Я Рыбец!
– Холод.
Сокамерники обменялись рукопожатием.
– Надо бы еще за знакомство вмазать, да какой уж там, – хмыкнул Рыбец. – Мусора не в тему захомутали. Тебе тоже лопатник шьют?
– Лопатник, – кивнул Холод.
– Фуфло все это. Мусора на бабки нас разводят... Разведут и выпустят, помяни мое слово...
Рыбец оказался прав. Сначала из камеры вытащили его. Минут через пятнадцать настала очередь Матвея.
– Ну так что, гражданин Иткин, здесь будем сознаваться или оперативников вызывать?.. – вкрадчиво спросил старшина. – А может, миром разойдемся? Доказательств-то вроде бы нет...
– На нет и суда нет. Отпускай начальник, хреново здесь у вас...
– Ну что ж, вот ваша справка, вот часы, вот деньги...
Мент вернул все имущество по описи. Только вот денег явно не хватало. Забрали двести рублей, а вернули двадцать. И ничего не поделаешь. Начнешь права качать, в уголовке окажешься, а ушлые опера вмиг пришьют тебе какого-нибудь глухаря. Тюрьмы Матвей не боялся, но хотя бы с месячишко воздухом свободным подышать не мешало бы. А бабки... Бабки – дело наживное.
Рыбец поджидал его на перроне у заколоченного пивного ларька.
– Ну чо, полегчало на кармане? – ухмыльнулся он.
– Считай на две «катьки».
– Да тебе еще повезло, я на четыре попал... Полтинник только и остался... На билет хватит, а дома что-нибудь придумаем...
– Далеко ехать?
– В Новожильск. Там у меня сеструха. После матушки, царство ей небесное, дом остался. В одной половине Валька с мужем, другая половина моя... Только вот незадача, у Вальки муж на скотобойне работает. Крутой мужик. Быка кулаком укладывает. Я вот думаю, что они мою половину к рукам прибрали...