Страница 46 из 47
Когда отпустил первый шок после задержания, Рязанцев зарёкся каждый день по часу делать физические упражнения. Физкультура отвлекала и дисциплинировала. Андрейка старался не терять форму, по сотне раз он отжимался на ладонях, по пятьдесят – на кулаках. Правда, в те дни, когда рушились надежды, Рязанцев сникал, замыкался в себе, растягивался на нарах, часами лежал с открытыми глазами, не шевелясь. Но тренированная воля спортсмена брала свое, он заставлял себя умываться, чистить зубы, бриться, есть, мыть посуду, наводить порядок в камере, делать полный комплекс упражнений.
Бытовые лишения оказались не самым страшным. Гораздо пагубнее на Андрейкином настроении отражалась унизительность положения. Особенно остро он воспринимал её на людях. Когда отправлялся этап в СИЗО, милиционеры оберегали его по максимуму: до вокзала везли в автозаке[82] в отдельном «стакане»[83], одёргивали других зэков, когда те начинали травить арестованного мента. А вот в вагонзаке[84] караул из вэвэшников-срочников[85] не церемонился.
В последний этап перед Новым годом зэков в вагоне оказалось вдвое против нормы. Им с Проскуриным не досталось отдельной камеры, полагающейся «бээсникам». Затолкали их в первую попавшуюся, где встретили свои, острожские.
Двое, Помыкалов и Беликов, были крестниками. Их группу Маштаков с Рязанцевым размотали в сентябре, подняв восемь эпизодов уличных грабежей, разбой и четыре кражи из сараев. Сейчас они катались на суд.
Помыкалов с Беликовым смотрели дерзко, как хорьки. Находясь под стражей, они сохранили рэпперские чубчики. Оба были в униформе гопников: синих спортивных костюмах с белыми полосками.
Рязанцев, не мешкая, освободил руки. Привстав на цыпочки, отправил на верхнюю полку клетчатую китайскую сумку с вещами, затем – свернутый матрас, в котором находились подушка и шерстяное одеяло. Встал спиной к решётке, развернулся под острым углом к линии атаки. Привычно наклонил голову вперёд, выставленным левым плечом прикрыл подбородок, руки согнул в локтях.
– Нуёптыбля, Диман! Чё за пассажир в нашей плацкарте? – поганенько улыбаясь, спросил Беликов.
Бесплатный концерт начался. Проскурин в обнимку со своим полосатым матрасом потихоньку втиснулся на нижнюю полку в угол, присоединившись к зрителям. На его помощь Андрейка, впрочем, и не рассчитывал.
– Это не пассажир, братуха, это – Вася! – гыкнул Помыкалов, демонстрируя отсутствие двух верхних передних резцов.
Когда его закрывали, зубы наличествовали в комплекте.
Было важно, как поведут себя остальные арестанты. Если навалятся всей хеврой, в суматохе запросто могут ткнуть под ребра заточенной железкой.
– Узналбля? – поинтересовался Помыкалов.
– Узнал, – без паузы ответил Рязанцев, стараясь, чтобы голос не выдал напряжения. – Ты Димка Помыкалов. Шёл по делу один, потом ввалил подельников. Теперь – в группе.
– Тычоблянах?! – Помыкалов мгновенно побагровел, как насосавшийся крови клоп, оглянулся на Белика. – Братан, мусоряга гонит!
Теперь, если Димка канал за честного, он должен был вбить паскудные обвинения обидчику в глотку. Но Помыкалов зыркал глазами на кулаки опера, костяшки которых покрывали ороговевшие бляхи, и не решался ринуться на противника.
Готовый к активным действиям Андрейка стоял в боевой стойке в расслабленном состоянии, позволявшим избежать преждевременного утомления мышц.
– Не торчи у решки[86], пленный, загораживаешь! – тут его между лопатками сильно ткнули резиновой палкой.
Не ожидавший толчка Рязанцев сделал два быстрых шага вперед. Помыкалов вжал голову в плечи, суетливо вскинул руки, закрывая лицо, и завопил. Белик через плечо кента попытался прямым достать Андрейку, однако тот легко ушёл в сторону и сгрудил гопников к зарешеченному окну. Помыкалов продолжал орать.
– Кончай кипеж! – рявкнул из коридора караульный.
Одновременно раздалось сдавленное шипение. Купе наполнилось слезоточивым газом. В глазах у Андрейки защипало, хлынули слезы. Арестанты разом засморкались, зачихали, закашляли надсадно, зашебутились. Рязанцев рванул вверх полы джинсовой куртки, накинул её на голову и присел на пол в надежде, что аэрозольное облако уйдёт наверх.
Отбежавшие от купе к открытому окну вэвэшники ржали:
– Раскумарьтесь на халявку!
Все полтора часа, пока состав без остановок шёл до областного центра, в купе отплевывались и матерились.
Когда арестанты, покинув вагонзак, под дулами автоматов сидели на корточках в конце платформы, Помыкалов заорал, перекрикивая хриплый лай овчарок:
– Я с тобой, красный, попозжа попизжу!
Сумбурные воспоминания ненадолго отвлекли Андрейку от тягостных размышлений. За ночь он не сомкнул глаз, в голове неотвязно крутилась мысль – с наступлением утра что-то должно произойти. Срок его содержания под стражей истёк в полночь, срок не продлили и продлить не могут, потому как дело закрыто. Но почему же тогда его не передают в суд?
В коридоре изолятора громко заиграла музыка, знаменуя долгожданный подъём. По репертуару можно было определить, какая смена дежурит, у каждой имелись собственные предпочтения.
То, что с шести утра из динамика полился пронзительный голос Ирины Шведовой, говорило о том, что дежурил Сева Казаков. Рязанцев счел это добрым знаком. Он знал, что через минуту постовой побредёт по коридору, стукая ключами в металлические «кормушки» дверей и протяжно выкрикивая: «Подъём!».
Андрейка сбросил ноги с помоста нар, нащупал тапочки, шагнул к двери. Тяжелую поступь подкованных берцев по бетонному полу он различил сквозь страдающее крещендо певицы:
Когда постовой поравнялся с дверью их камеры, Рязанцев громко выкрикнул:
– Старшой, позови дежурного!
Вскоре снаружи заскрежетал металлом ключ, сделавший два оборота против часовой стрелки. Форточка «кормушки» распахнулась, в хату через квадратное отверстие потек воздух. Не свежий, откуда ему, свежему, в подвале взяться, но не такой спертый, как в каменной клетке камеры.
– Привет. Чего звал? – старший прапорщик Казаков, худощавый, черноусый, с четырьмя наградными колодочками над клапаном нагрудного кармана кителя был, как всегда, хмур.
– Всеволод, у меня срок содержания вышел. Доложи, пожалуйста, начальству и еще пусть адвокату моему позвонят. Догадину Владимиру Николаевичу. А то непонятки какие-то, – припав к открытой «кормушке», Андрейка говорил торопливо, словно боялся, что прапорщик его перебьет.
– Хорошо, передам по смене, – Казаков сдержано кивнул. – Я сам не люблю бардак. Оставить тебе, Андрюш, «кормушку» открытой?
– Конечно. Спасибо, Всеволод.
Рязанцев отошел от двери и присел на отделанный металлическим уголком край деревянного помоста, служившего местом их обитания. По распорядку пересменка происходит в семь. Начальник ИВС заглянет в изолятор в восемь. Заглянет всего на пару минут, чтобы узнать, все ли спокойно в его владениях. Новый дежурный доложит ему, что один из арестованных беспокоится относительно законности своего нахождения под арестом. Начальник ИВС Аббасов – заскорузлый служака, ему лишние проблемы не нужны. По уму, он обязан сам освободить арестованного, срок содержания под стражей которого истек, но он этого делать не будет. Двадцать лет Аббасов служит в милиции, из них девять – начальником ИВС. Горячку пороть не в его натуре, он мудрый азербон. На общей сходке, которую начальник УВД проводит, он ничего не скажет, не тот уровень. Но вот когда начальник МОБ оставит в зале только своих подчиненных, непременно поставит его в известность о нарисовавшейся проблеме. Начальник МОБ примет к сведению и озадачит того же Аббасова выяснить в прокуратуре: в чем загвоздка. Аббасов спустится с третьего этажа в свой кабинетик и позвонит в канцелярию прокуратуры.
82
Автозак – специальный автомобиль-фургон для перевозки арестованных.
83
«Стакан» – отгороженное место в автозаке для этапирования отдельных категорий арестованных (бывших сотрудников, женщин и др.).
84
Вагонзак – специальный железнодорожный вагон для перевозки следственно-арестованных и осужденных.
85
Вэвэшники-срочники – военнослужащие срочной службы внутренних войск МВД РФ.
86
Решка – решётка (жарг.).