Страница 13 из 15
– Именно, именно, в твоем тексте действуют не только электрические угри, но и астронавты, ученые, специалисты по паранормальным явлениям. Мужчины и женщины. Милые персонажи, надо отдать тебе должное.
– Да, но это условные, упрощенные до функции характеры, облегченные литературные конструкции. Ничего общего не имеющие с живыми людьми. В финале они сами превращаются в чудовищ.
– Не собираюсь вступать с тобой в литературоведческие споры. Вот и двери в шлюз. Входи, не стесняйся. Все, что ты встретишь в этом здании – придумал ты сам. Не забывай об этом! Живи своей мечтой, как завещали древние. А я удаляюсь, адьё, терпеть не могу эти командировки!
Он исчез, а я подошел ко вторым дверям… не дверям, а высоким тяжелым воротам с рельефными изображениями распятых обезьян на левой и правой створках.
Из-за ворот доносились яростное рычание, жалобный визг, чавканье и хруст разгрызаемых мощными челюстями костей.
Ворота медленно открылись, и я шагнул в неизвестность.
Владимир Бережков / Москва /
Владимир Бережков родился 26 февраля 1947 в Москве. Окончил Московский государственный педагогический институт им. В. И. Ленина (1978). По специальности филолог. Песни пишет с 1963 г., преимущественно на свои стихи. В 1968 г. стал лауреатом Новосибирского фестиваля авторской песни. В 1987 г. У Бережкова вышла книга «Мы встретились в раю», изданы также одноимённые аудиокассета и компакт-диск.
Проснусь на утренней заре —
Туман выделывает штучки,
Петух горланит кукаре,
Ни облачка вокруг, ни тучки.
Росой покрытый, замер сад,
Но над крыльцом уже висят
Две наглых стрекалки-летучки.
В туман не опуская крыл,
Над речкой тихо ястреб плыл,
Как нарисованная птица,
И солнцем полная луна
Совсем не думала садиться;
Венера к ней прикреплена,
Поскольку ведает она,
В какую сторону светиться.
Как чист их отражённый свет —
Уже нигде ни складки мрака,
И петуху поет в ответ
В мажоре верная собака.
Я времени заметил грань
И задержался на крылечке,
Мне хорошо в такую рань
В июле, на земле, у речки.
Чего искал я столько лет?
Какого не хватало знака?
Я сам – как отражённый свет,
Во мне – почти ни складки мрака.
Пахра
Люсе
До лета, глядишь, не помру,
Развеется снежная замять —
И выйду на речку Пахру,
На скрытую ветлами заводь.
Там звуков не слышно других —
Журчанье в древесной запруде;
Там в желтых кувшинках нагих
И лилиях белых, как груди,
Неспешно – ведь все впереди! —
Река, словно девичья шея
Тонка, глубиной до груди —
Затянет меня, ворожея.
Я видел твой плавный изгиб,
Где даже речная крапива,
В которой едва не погиб,
Пышна, зелена и красива.
Там стаи нахальных мальков,
Подплыв к незабудкам небесным,
Глядят, не боясь башмаков,
В открытую синюю бездну.
А к ночи взойдет соловей;
Черемуха в клочьях тумана;
И ветром, слетевшим с ветвей,
Потянет тревожно и пьяно.
Русалка мелькнёт за рекой
Вся в лилиях, белых, как груди…
И если б не снег над Москвой,
Не жёлтый каток мостовой —
Остался бы с нею, в запруде.
1997 – Москва
Кадаши
Осталась церковь в Кадашах,
Где мы компанией гуляли,
В розлив портвейн стаканом брали
И говорили во дворах.
Дома московского ампира,
Канал, вчерашняя вода…
Гремела варварская лира —
Я пел по-сво́ему тогда.
Замоскворецкие цветы,
Осенний палисадник яркий
И церковь тихой красоты,
Где мы во дворике под аркой.
Не замечая дней своих,
Мы ждали будущее наше…
Под кирпичом кремлёвских башен
Оно прошло, и шум утих.
Сегодня истина не с нами —
Мы проворонили года;
Летят окурки именами
В канал, где старая вода.
Тогда и надо было жить!
Кто знал, что дальше будет хуже,
И нам затянет горло туже
Времён связующая нить.
И осеняет лишь теперь
Меня, уехавших, ушедших
Та наша арка, словно дверь
Времен живых и сумасшедших.
1985 – Москва
Герой арены ломает стены,
Стилист искусно плетёт роман.
Чей голос слышится нам со сцены
И кто диктует в тетрадь обман?
Ему – хватает вчерашней пены,
Она – внимает четвёртым снам…
Но очень редко ангел белый,
А не лукавый слетает к нам.
Сгущает тьма промежуток букв,
Скрывает ритм удар хвоста,
Счастливый автор колотит в бубен,
Перо цепляет узор листа,
Он одержим вдохновеньем тела —
Уже нет дела, чей выдох там…
Ведь очень редко ангел белый,
А не лукавый слетает к нам.
Зацвёл ручеёк-ручей,
Живая ушла вода,
В землю ушла,
Как не была…
Лей, дождичек, лей!
Я вышел в лес на край болотца —
Какая топь лежит, дыша!
Подземный ключ с натугой бьётся,
Но застревает в камышах.
Не подойти и не умыться,
Но – красота, и запах – мёд!
Большая птица суетится,
Кричит, что знает, зачем живёт.
Зачем, зачем? За тем болотцем
Она живёт, где проскакал
Весной ручей, рождённый солнцем,
Юлил, всё камушки искал.
И я – на берегу излуки
У переставшего ручья…
Шумят слова – лесные звуки,
Их перевод не знаю я.
Зацвел ручеёк-ручей,
Живая ушла вода,
В землю ушла,
Как не была…
Лей, дождичек, лей!
На станции Тайнинка
По Яузе-реке
Вела меня тропинка,
И шёл я налегке.
И посреди моста я
Застыл, оторопев —
Там диких уток стая
Качалась нараспев…
Как вы сюда попали —
Ведь здесь в реке – мазут,
Трава жива – едва ли,
В кустах – дорожный зуд.
И, поседев от пыли,
Пчела сидит в цветке…
Как вы сюда приплыли
По Яузе-реке?
И я им хлеб бросаю
С бетонного моста —
Но равнодушно стая
Скрывается в кустах.
Их, видно, кормят лучше
Пивные мужики.
По Яузе, по луже
Плывут мои куски.
Река мой хлеб уносит,
Мой хлеб, гляди, не мил!
Не так я что ли бросил,
Да крупно отломил…
Но вот одна склонилась
И хлеб у ней в руке…
На станции Тайнинской,
На Яузе-реке.
1980 – Москва
Нет проще ничего, нет ничего обычней,
Начало всех начал – звучит он по земле —
Крик боли – этот воздух – сжатый и привычный,
И без него нам как без соли на столе.
Он человеку дан с его дыханьем Богом,
А всё, что не болит – мертво, чем не зови,
Но как бы жили мы на выдохе без вдоха? —
И нам оставлена соломинка любви.
И что нам в дебри лезть и спрашивать ответа —
Прислушайся, гляди – ответ на всех один,
Ведь в каждом что-то есть от солнечного света,
И каждый ищет сам, как этот свет найти.
Я руку протяну – тебе – ну что ж, бывает!