Страница 1 из 7
Милана Бамур
Изумрудные яблочки, или Гордый обладатель шапки-невидимки
Пролог
В Городе Света, где фланеры прогуливаются по Елисейским полям, а туристы толпятся вокруг несуразно большой телевизионной антенны – любимого творения Эйфеля, где праздничная шумная толпа создает бесконечную человеческую карусель, гонясь за неуловимым очарованием, которым славится Париж, в этом городе есть тайны, которые невозможно постичь и тени, которые невозможно увидеть.
Ни восторженные приезжие, ни деловитые парижане, спешащие по своим делам, вышагивая бесконечную улицу Вожирар или взбегая по четырнадцати ступеням улицы Дегре, протискиваясь в узком пространстве улицы Кота, который ловит рыбу, или выходя на широкие просторы авеню Фош, пересекая мосты или взбираясь на холм Монмартра, сидя в кафе или гуляя по набережным, не замечают трепещущего сердца Парижа, не видят глубины, рожденной красотой в союзе с болью.
Только вдали от блеска и роскоши центральных улиц, там, где тени сгущаются и под позолотой проступает серый булыжник, заляпанный кровью, там, где все еще маячит призрак гильотины, там, в кварталах, которые знамениты своими преступлениями, а не фасадами, можно ощутить это странное тревожащее чувство. Чувство обладания этим прекрасным цветком, которое не знакомо пресыщенному парижанину и которое не может ощутить увешанный фотокамерами турист, а только иностранец, завоевавший этот город. Гай Юлий Цезарь знал это чувство. И Хемингуэй знал.
На парижских улицах, среди шести тысяч бульваров, авеню, перекрестков, площадей, тупиков и пассажей, можно найти смысл жизни и потерянный рай.
А иногда можно найти и труп.
Любопытные соседи порой заглядывают в окна в надежде подглядеть тайны чужой жизни. Дома стоят вплотную друг к другу, разделеннные крохотными дворами-колодцами, и вы можете поздороваться за руку с соседом, не выходя из квартиры, передать ему соль из окна в окно в обеденное время или посмотреть телевизор, включенный в квартире в доме напротив.
В Городе света, чтобы найти уединение, люди привыкли прятаться за ставнями и шторами. Только знаменитый Хромой бес и некоторые любители гулять по крышам в состоянии проникнуть взглядом сквозь плотные преграды. В большинстве случаев, ничего особенного они там не обнаружат.
Но праздному взгляду иногда удается заметить что-то действительно интересное.
Убийство.
В Городе света, где вечная нехватка места, жители ютятся в мансардах и устраиваются в подвалах. А на крышах, тех самых крышах, которые были бы розовыми, как в Тулузе, если бы дождливая парижская погода не окрасила их в серый цвет, тоже кипит жизнь. На крышах своих домов предприимчивые парижане оборудуют садики с розами в кадках, и теплицы с парниковыми овощами; некоторые устраивают террасы с навесами и пляжными зонтиками; другие сажают клубнику в горшках и лимонные деревья в ящиках; есть и такие, кто устанавливает на крышах ульи или кормушки для птиц.
Любители наблюдать за птицами ставят на крыше столики со стульями и обзаводятся мощными биноклями. Любители разглядывать нижнее белье своих соседок поступают точно так же.
На крышах Парижа можно найти покой и уединение. И иногда вдохновение и свободу. С крыши можно увидеть многое, что творится в домах по соседству.
Но можно просто смотреть на звезды.
Париж, 14 округ. Февраль
Только бурый медведь, разбуженный в середине зимы, мог понять страдания комиссара Алена Леруа, когда в 5:10 утра его первый будильник начал громко звенеть прямо в ухо. Привычным жестом, не открывая глаз, комиссар яростно прихлопнул назойливый механизм и перевернулся на другой бок. В 5:20 второй будильник, предусмотрительно установленный высоко на полке, начал дребезжать и подпрыгивать от усердия. Комиссар стойко игнорировал шум и засунул голову под подушку, по опыту зная, что его мучитель, в конце концов, заткнется. В 5:30 звук полицейской сирены, записанный на мобильный телефон, наполнил комнату и Ален, ругаясь, но все еще не открывая глаз, попытался задушить нарушителя спокойствия подушкой. Вскоре комиссар понял, что проиграл битву, и с чувством, которое испытывала Мария-Антуанетта, поднимаясь на эшафот, опустил ноги на пол.
Да, никто бы не мог сказать, что комиссар Леруа был ранней пташкой.
Понедельник 27 февраля ничем не отличался от всех остальных дней недели. На прикроватной тумбочке в привычном состоянии творческого хаоса громоздились папки с текущими делами, фотографии с мест преступлений, недочитанный вчера отчет об организованной преступности в Париже, пустая бутылка, пепельница, полная окурков, и серый носок. Комиссар сдул сигаретный пепел с портрета матери в серебряной рамке, и попытался нащупать ногой тапки. Не найдя искомого, он прошлепал на кухню босиком.
Кофеварка по утрам была целью и смыслом жизни комиссара. Коллеги порой шутили: “Если какой-нибудь умный вор догадается украсть у Леруа кофеварку, то он остановит работу всей Криминальной бригады, как минимум, на день”.
Существование, как всегда по утрам, представлялось ему пустым и бессмысленным. Город был серым, погода – облачной и туманной, люди были скучными, отвратительными созданиями, они совершали скучные, отвратительные преступления и потом сами в них признавались. Ален со стоном опустил голову на стол и начал наблюдать, как черная жидкость сочится в чашку. Любое движение причиняло физическую боль, любое желание вызывало отвращение. Ален ненавидел себя, все человечество, погоду, Париж и медлительную кофеварку.
Он никогда не анализировал состояние привычной тоски, которая охватывала его ранним утром, это мучительное и беспросветное чувство, когда призраки прошлого сплетаются в медленном танце с тенями настоящего, порождая кошмары, когда голодные духи изнуряющей бессонницы оставляют тело опустошенным и разум окутывают тени. Он принимал это чувство, как привычный, хотя и надоедливый, мотив, как шрам на теле, от которого невозможно избавиться.
В жизни не хватало чего-то существенного. Философ сказал бы, что не хватает смысла жизни. Врач заявил бы о дефиците витаминов. Комиссар полиции Ален Леруа считал, что в его жизни не хватает преступлений.
Раннее пробуждение всегда было проклятием Алена. По утрам он не способен был оторвать голову от подушки, что вызывало искреннее недоумение его отца, Эжена Леруа, который, напротив, вставал ежедневно в 4 часа и считал утренние часы самыми плодотворными. «Если я сделал блестящую карьеру, – самодовольно говорил отец, известный адвокат по уголовным делам, – то только потому, что просыпался вместе с солнцем». Для адвоката Леруа его сын во многом оставался загадкой. Впрочем, не только для него.
Первая чашка кофе по утрам всегда самая вкусная, первая сигарета – самая желанная. Ален, наконец, смог открыть оба глаза и снова потянулся к кофеварке.
Комиссар бросил в раковину грязную чашку. Времени для мытья посуды никогда не оставалось. Между первой и второй чашкой кофе нужно было успеть принять душ, умыться, почистить зубы, побриться, выгладить рубашку и начистить ботинки.
Как-то много лет назад, рано утром, адвокат Леруа, созерцая растрепанную фигуру своего сына, заснувшего стоя, облокотившись на дверцу открытого шкафа, решил облегчить ему процесс выбора одежды с утра и тем самым ускорить процесс пробуждения. “Правила просты, – сказал отец, – всегда отлично выглаженная белая рубашка, всегда блестящие ботинки, и, поскольку ты не имеешь никакого понятия о моде и стиле, я пришлю тебе коллекцию галстуков на каждый день недели. Кроме этого – серые костюмы, более или менее одинаковые, чтобы у тебя не оставалось времени на выбор. И не спорь.”
Спорить с адвокатом Леруа не осмеливались даже преступники. Ален безропотно принял новые правила одежды и шкаф заполнили совершенно одинаковые белые рубашки и серые костюмы. Ален мог теперь одеться, не открывая глаз, выбирая одежду на ощупь. Он даже научился, не просыпаясь, чистить ботинки, механически водя рукой, и теперь работал над умением автоматически завязывать галстук.