Мой швейцарский муж

Я ошибся.

Нет, я даже не стукнул кулаком по столу за ужином. Я просто сам приготовил себе еды и зажевал свой нехитрый ужин прямо в офисе.

Эти 25 непройденных тогда шагов превратились в 25 лет непрекращающегося ни на день кромешного ада нашей совместной жизни. Я благодарен Аде за этот ад: она научила меня выживать на грани фола, осторожно ходить в собственном доме по лезвию ножа, проживая каждый день так, будто на карту поставлена вся жизнь.

Ада работала в детских яслях воспитательницей. Эта будничная история случилась в январе, через год после свадьбы, когда Сабрине еще не было и года. Малышка сидела в гостиной, на детском стульчике, неуклюже раскачивалась, хлопала в ладошки, что-то лепетала, тянулась к бутылочке с яблочным соком, но категорически отказывалась съесть хотя бы ложку кабачкового пюре, которым пыталась накормить ее Ада. И вдруг Ада со всего размаху ударила мою малышку по голове. Лучше бы она ударила меня! Голубые, как васильки, глаза Сабрины на секунду расширились от ужаса. Внутри меня что-то надорвалось, оборвалось, взорвалось, выстрелило.

Я ошибся.

Бежать! Бежать из дома прочь! Мне хотелось схватить рыдающую Сабрину, вызволить ее из этого ада и бежать. Но бежать было некуда. Вокруг Замочково распластались безбрежные, заледенелые от лютой стужи поля и луга; январская изморозь жестоко накрыла жухлые останки прошлогодней травы. Этот колючий холод захватил в двадцатипятилетний плен и мою душу.

Прошло много таких холодных, беспросветных лет моего брака. 1991 год принес еще одно потрясение. Холодным зимним утром к моему офису, ставшему к тому времени достаточно известным в нашем регионе, подъехала мама, чтобы передать письмо из Берна.

– Мартин, сынок, извини, что я без предупреждения, но это, кажется, срочно! Смотри, что они тут тебе из Берна пишут! На старый адрес прислали, вот я тебе письмо и привезла. Извини, не удержалась, распечатала, прочитала. Кто бы мог подумать, что тут, в Швейцарии, может случиться такое? Помнишь, в позапрошлом ноябре была публикация доклада Парламентской комиссии по расследованиям об отмывании денег? Все газеты, теле- и радиоканалы только и говорили о скандале с найденными досье швейцарских спецслужб, – взволнованно трепетал ее голос.

– Да, помню, мама, – спокойно ответил я.

– Помнишь, Мартин, была еще в позапрошлом ноябре публикация доклада Парламентской комиссии по расследованиям о телефонном разговоре между министром юстиции Элизабет Копп и ее мужем? Она тогда еще предупредила мужа о начале расследования об отмывании денег и посоветовала ему выйти из совета директоров подозреваемой компании? – продолжал трепетать голос мамы.

– Да, конечно, мама, – я совсем не понимал, какое отношение это все может иметь ко мне.

– Этот телефонный разговор в конечном итоге привел к отставке первой женщины – федерального советника! Помнишь? А потом этой Парламентской комиссии было поручено провести и общее расследование по всему департаменту в целом, а потом и Генеральной прокуратуры, и Федеральной полиции? И они случайно обнаружили огромную коллекцию досье и карточки в алфавитном порядке, помнишь? Ты помнишь, Мартин? – встревоженно щебетала мама.

Я был занят рабочими вопросами, и слова мамы воспринимал очень поверхностно. Да и какое мне дело до политических событий, когда тут в семье каждый день… Кроме того, в голове у меня притаилась и раскручивалась одна шальная идея: а что если попробовать установить эту спутниковую антенну на грузовую.

– Мартин, более 900 тысяч человек в Швейцарии были под постоянным наблюдением.

– Хорошо, мама, спасибо тебе за письмо, я обязательно прочитаю его, только позже, хорошо? Положи его, пожалуйста, в наш почтовый ящик. Давай я приеду к тебе сегодня после обеда на кофе, договорились?

А через полчаса маленькая хрупкая Ада огнедышащим вулканом ворвалась в мой офис, втиснув в комнату безграничное напряжение сталкивающихся тектонических плит ее жилистого, крепко сбитого тела – его как будто приводили в движение теплогравитационные течения мантии земли. Это бесцеремонное вторжение в плотный график моего рабочего дня, превратившееся уже в устоявшуюся традицию в нашей совместной жизни, не предвещало ничего хорошего.

– Ну, смотри, что тут тебе пришло из Берна! На, читай! Куда ты вляпался опять, тупой баран?

11. «По средам закрыто»

Мое тело, натренированное такими регулярными налетами и внезапными набегами, как обычно, осталось спокойным снаружи. Но внутри, где-то в области живота, нагнеталось нечеловеческое напряжение между точками А и В электрической цепи натянутых до предела нервов, электрическое поле в 25 шагов между офисом, ставшим за долгие годы моим укрытием и спасением, и домом, превратившимся в душную клетку. Это было адское, нестерпимое напряжение, готовое разорваться миллиардами электронов, отнятых у атомов и стремящихся притянуть миллиарды других таких же электронов, выдрать их с корнем из моей накаленной до беспредела души. Мой внутренний вольтметр зашкаливал. Разность потенциалов была настолько очевидна, что предпринимать что-либо просто не имело ни малейшего физического смысла. Электрическое поле пришло в неистовое движение. Ни материал проводника, ни подключение нагрузки, ни температура больше не оказывали никакого влияния на это напряжение, ставшее запредельным.

– Доброе утро, Ада. Ты уже позавтракала? Что написано в письме? – спокойно спросил я.

Казалось, что мое внутреннее спокойствие вызвало у Ады еще больший приступ ярости.

– Там написано, что на тебя есть досье в Берне. И что каждому разрешено запросить и проверить личную информацию в досье. Ее многие годы собирали спецслужбы! Что ты там натворил, безголовый идиот? – голосила Ада.

Воздух судорожно сжался. Мое сердце подкосилось, защемленное компрессией. Силовое воздействие разрушительной энергии привело к уменьшению объема воздушного пространства, атмосферное давление подскочило, температура каждого нового слова повышалась. Ада, стоящая в рамке стеклянной входной двери офиса, внезапно сделала несколько шагов к моему столу, где я сидел с горой рабочих бумаг. Я спокойно привстал. Расстояние между нами резко начало сжиматься, стягиваться, скручиваться в упругую пружину. Маленькая хрупкая Ада собрала свои крепкие жилистые руки в кулачки. Я снова сел в кресло. Тектонические плиты, движимые высвобождаемой энергией ее тела, рвались наружу, на свободу. Я отложил в сторону ручку и в изнеможении опустил ладони на холодную и гладкую поверхность стола. Я видел, как Ада, словно в замедленной съемке, тягуче приближалась ко мне, ее мускулистые руки с маленькими стиснутыми кулачками взмахнули в воздухе, как крылья грозной хищной птицы, готовящейся взлететь. Теперь между нами была лишь пара шагов.

– Ада, я сделаю запрос и узнаю, что они там насобирали про меня в досье, – медленно, размеренно и твердо ответил я.

Внезапно пружина расслабляется, атмосфера разряжается. Ада бросает мне испепеляющий взгляд, силы которого могло бы хватить на вспышку света от электрического разряда грозы, и выбегает из офиса. Воздух стремительно разжимается, но молнии еще долго искрят в обесточенном пространстве. Я остаюсь на обед и ужин в офисе, глотаю холодный бутерброд, возвращаюсь домой лишь за полночь. В доме тихо.

…И снится мне, как будто я снова маленький, мне лет пять или шесть, и мы с мамой Труди и папой Куртом в Венеции. Весна. Апрель. Я кормлю итальянским хлебным мякишем бесстыжих священных голубей на площади Святого Марка. Потом мы плывем на длинной гондоле с ее вечным гондольером, получившим свою профессию в подарок по наследству и рассказывающим нам легенды этого прекрасного города, где сбываются все задуманные мечты. Мы медленно проплываем под мостом Риальто, мама и папа смотрят друг на друга и улыбаются. Наш гондольер рассказывает об алой розе, символе вечной любви в Венеции.

– Сегодня как раз 25 апреля! – удивленно щебечет мама, вопросительно глядя на папу.

– Да, сегодня в Венеции день влюбленных! – тараторит балагур-гондольер.