Страница 2 из 9
– А, это мы новую специю пробуем. Вкусно?
– Необычно. Что-то я ее не узнаю. Как называется?
– Смерть-через-повешение.
Пожалуй, теперь, когда я рассказываю про женщину, покончившую с собой, мы более или менее начали эту книгу – начало вполне сносное, уж получше раздумий об истории туфли на перекрестке в Гонолулу, и я способен и свободен мотаться по географическому календарю физических событий, слегка описанных в 4-м, 5-м и 6-м абзацах этого странствия.
Сегодня у меня день рождения.
Я вроде припоминаю давние вечеринки с любимыми и друзьями, но сегодня ничего подобного не будет. Я очень далек, я почти выслан из своей сентиментальности. Да и ничего тут не поделать. Я просто знаю, что 46 мне уже не будет.
Будь я хоть пьяным поющим ирландцем в День святого Патрика, таким зеленым, что всю Австралию можно зеленью покрыть, как бильярдный стол, ни на ком это благотворно не скажется.
Что толку сообщать другим пассажирам утреннего поезда Беркли-Сан-Франциско – ни одного я никогда не видел и наверняка никогда не увижу, – что у меня сегодня день рождения?
Повернись я к совершенно постороннему человеку, что сидит рядом, пока мы едем в тоннеле под Заливом Сан-Франциско, а у нас над головами плавают рыбы, и скажи я:
– У меня сегодня день рождения. Мне сорок семь, – всем бы стало неловко.
Сначала они бы притворились, что я разговариваю сам с собой. Гораздо проще вообразить, будто люди разговаривают сами с собой, а не обращаются к вам лично. Когда люди обращаются к вам лично, требуется дополнительное, совсем уж неловкое усилие, чтоб их игнорировать.
А если бы я упорствовал, настаивал, чтобы люди узнали о моем так называемом личном празднике, то есть дне рождения, повторил:
– У меня сегодня день рождения. Мне сорок семь, – и они безошибочно поняли бы, что я не сам с собой говорю, что я обращаюсь к незнакомым попутчикам?
Стало бы только хуже, и людей накрыл бы зловещий ужас.
Как я поступлю дальше?
Я уже сказал:
– У меня сегодня день рождения. Мне сорок семь, – и еще повторил, к невыносимому конфузному неудовольствию окружающих. Теперь они знают, что я способен на все.
Может, я покажу им 20 прикрученных к телу динамитных шашек и захвачу поезд, требуя, чтобы всех отвезли на мою родную планету Уран, легендарное святилище и источник энергии Водолея?
Некоторые пассажиры будут на грани паники. Уже различат себя в газетных заголовках: «ЧЕЛОВЕК, ПРАЗДНУЮЩИЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ, ВЗЯЛ В ЗАЛОЖНИКИ ЦЕЛЫЙ ПОЕЗД».
Другие просто захотят вовремя попасть, куда собирались. Среди нас то и дело встречаются прагматики. Они расставляют приоритеты и большего не ждут.
Разумеется, ничего я в поезде не сказал. Я был приличный пассажир. Прикусил язык и вышел на своей станции. Я только знаю, что 46 мне уже не будет.
30 января 1982 года продолжается…
Октябрьская поездка в Канаду коту под хвост. В тот период стоило ехать куда угодно, только не в Канаду. Вожжа под хвост попала и меня туда погнала. Я вообще отвратительный странник. Довольно нелепо, что я странствую так много, – для такого-то бездарного путешественника.
Начать с того, что я не умею паковать вещи. Пакую слишком много ненужного и слишком мало нужного. Это бы, наверное, ничего, терпимо, но я бесконечно переживаю и много раздумываю обо всяких упаковочных вопросах, когда странствие уже давно позади.
Я по сей день вспоминаю поездку в Колорадо в 1980 году, когда я положил шесть пар штанов и только две рубашки. На черта мне сдались шесть пар штанов в двухнедельной поездке в Колорадо? Нужно было больше рубашек взять. Все наоборот надо было. Шесть рубашек и две пары штанов. В этом было бы до черта смысла, в Колорадо стояла такая жарища, что саранча огороды подчистую выедала прямо из-под салатниц, а у меня только две рубашки.
Раньше, когда я путешествовал, меня собирали женщины, и им это всегда замечательно удавалось. Ни одна женщина никогда не клала шесть пар штанов и две одинокие рубашки. Но женщины для меня теперь дороговаты, я уже очень давно не могу себе позволить такую, чтобы меня собирала.
Сейчас, наверное, смотреть, как меня собирает женщина, – все равно что наблюдать за счетчиком в такси, которое едет дальше, чем я рассчитывал, и уже нервничать, хватит ли денег расплатиться.
Торонто для меня навсегда останется обратной стороной мечты.
Я заказывал орла, Торонто обернулся решкой.
Как-то вечером в воскресенье я сел на трамвай и поехал смотреть китайское кино в район за пределами торонтского китайского квартала.
Я раньше не бывал в китайском кинотеатре, который не в китайском квартале. Я в любом городе отправляюсь в Чайнатаун. Зимой 1980-го я неделю провел в Ванкувере, Британская Колумбия, но там китайские кинотеатры были, насколько я понял, в китайском квартале, а в Торонто по-другому, и вот я сижу в трамвае, в голове держу ориентиры забытого происхождения, еду в заблудший канадский китайский кинотеатр. Окажись он в Чайнатауне, было бы проще. Логично ведь.
Приехав в кинотеатр, я выяснил, что там идут два американских фильма. Обычно в китайский кинотеатр ходишь не на американское кино. И вообще, разве ненормально предполагать, что в китайском кинотеатре показывают китайские фильмы?
На афишах «Скоро на экране» говорилось, что в ближайшие недели покажут китайское кино. Я ждать не мог – это, пожалуй, было удачное решение, потому что через неделю я уже очутился в Сан-Франциско. Мне не было решительно никакого проку от китайского кино в Канаде на следующей неделе.
Чем еще я в Торонто занимался?
У меня был очень мучительный роман с канадкой – на самом деле она хорошая. Роман закончился резко и больно, целиком по моей вине. Хорошо бы можно было переписывать прошлое, по мелочи что-то менять тут и там – скажем, проявления возмутительного идиотизма, – но тогда прошлое всегда оставалось бы текучим. Никогда не застыло бы сутками веского мрамора.
Помню, я проснулся с ней утром, после первой ночи у нее дома, и она сказала:
– В Торонто прекрасный день, а с тобою славная канадская девчонка.
Да, прекрасный.
Да, славная.
30 января 1982 года закончилось.
Не знаю, почему на Гавайях я хотел сфотографироваться с курицей. Мании – любопытные штуки, не устаешь удивляться.
В то утро, когда фотографировали, то и дело принимался дождь. Ночью была гроза, и наутро по-прежнему лило. Честно говоря, мне казалось, что в такую погоду не пофотографируешь, но тот человек, который снимал, был полон оптимизма. И курицу тоже нашли.
Не знаю, легко ли на Гавайях найти курицу, но меня это потрясло. Я, разумеется, не про такую курицу, которая уже принарядилась для сковородки.
Я про живую курицу, с перьями и так далее.
Позвонил фотограф.
– Давай попробуем, – сказал он.
«Попробуем» – значит, осуществим фантазию одного человека.
Мы опасались, что попадем под дождливо-сезонный ливень и он испортит нам освещение: фотографироваться надо было на улице, чтобы различались Гавайи.
Если Гавайи не окажутся персонажем на фотографии, без толку снимать нас с курицей. Я хотел вставить фотографию в рамку и повесить на стену в Монтане на ранчо.
Ко мне станут приходить гости, и, может, один кто-нибудь спросит о необычном снимке нас с курицей, который вопросительно висит на стене. Может, они почувствуют, что за фотографией кроется история. Я с восторгом буду слушать, как они выразят свое любопытство. Может, один заметит:
– Интересная фотография. – А если не дождется ответа, прибавит: – Где снимали?
– На Гавайях.
– Это что, курица?
– Да.
– А какой в этой фотографии смысл? Какая-то особая курица?
Тут-то я и узнаю, насколько они упрямы или наоборот.
– Нет, я просто хотел сфотографироваться с курицей на Гавайях.
Ну и куда, черт побери, им теперь деваться? А мы бы с вами куда делись, окажись мы в таком положении? Я не имею ни малейшего понятия, как поступлю. Может, сменю тему или в другую комнату уйду. По-моему, не слишком удачная идея – беспомощно заглохнув, стоять и таращиться на чью-то фотографию с курицей на Гавайях, ожидая, когда меня спасут от такой напасти.