Конец Пути

— На станции находится двадцать солдат. Но в телеграфной комнате было только семь, так? — дождавшись кивка Эшфорда, Оливье продолжил: — Лояльны ли остальные тринадцать? И если да, то… Зачем нам подмога?

— Это резонно. Но у нас нет возможности спросить их. Если мы начнём действовать подозрительно, нас тут же убьют.

— Верно. Да, незавидное у нас положение. Что же делать? — Эшфорд приоткрыл занавески на окнах и принялся выглядывать на улицу, прикрывая своё лицо.

Генерал замолчал. В его голове крутилось два варианта, и он не знал, какой выбрать. Его измученный взгляд пронзил насквозь Оливье и Эшфорда; казалось, ещё немного, и генерал свалится с ног. Сон начал одолевать его. Что — то чёрное внутри подкралось к голове, но… Взглотнув, оно ушло назад, а руки сжались в кулаки.

Он посмотрел на Оливье:

— Если нас ждёт битва, то Вы, господин начальник станции, здесь будете не нужны. Значит так. Точная численность восставших нам неизвестна, но. Если один из нас сядет в машину и отправится за подкреплением в ставку, то преимущество мы получим. Я, Эшфорд, и наши сопроводители останутся здесь. А Вы отправитесь за подмогой, и тогда… Тогда мы схватим бунтовщиков.

— Браво, мой генерал. Вы действительно настолько гениальны, насколько это возможно в наше время. Я принимаю Ваш приказ и прошу разрешения исполнить его немедленно, — старик старался звучать уверенно, хотя его голос говорил явно обратное. Как и его тело: оно дёргалось в судороге будто от приступа.

— Разрешаю.

Эшфорд покинул телеграфную. В его голове металось множество мыслей, и одна была хуже другой.

Они меня раскусили? Сейчас они пойдут за мной и убьют? А может, возьмутся сразу за генерала? Или начнут исполнение своего зловещего плана? А может, я себя не выдал?

Пока он шел ускоренным шагом обратно к генералу, его глаза невольно посмотрели на прибывший поезд. Оттуда начали выгружать патроны, и с каждым ящиком туда заходила одна женщина. Весь их багаж оставался в руках мужчин… Самих их туда не пускали. Слышался пронзительный плач и громкий бас солдат, разъединявших семьи. Кто — то из мужчин молчал, кто — то уговаривал жену пройти в поезд, а кто — то успокаивал…

Эшфорд обратил внимание на женщину, что стояла одна… И махала через забор кому — то. Адъютант посмотрел туда, и обомлел: это был мужчина в грязной, поношенной куртке, с порванными сапогами… За его спиной висела винтовка; лишь копна рыжих волос, выбивающаяся из — под шапки, хоть немного напоминала вид солдата до войны. Он рыдал, и одновременно с этим пытался прокричать ей что — то, но получались только обрывки слов: "Я… Найду! Те…Люб…Да!".

Адъютант вспомнил свою мать… Когда она провожала его точно так же на войну… Как через минуту после отправки, на станции послышались выстрелы.

Врагу не пожелаешь испытать тех чувств. Его мать погибла в тот же миг, когда последний вагон с добровольцами и призывниками отправился на фронт. Мятежный полк решил захватить станцию силой и поднять восстание в тылу.

Эшфорд только из телеграммы узнал, что оно было подавлено буквально через час. Но почти все мирные жители, находящиеся в тот момент на станции, погибли.

Цена, которую мы платим всю жизнь, иногда кажется слишком высокой.

На мгновение он покинул станцию. Его тело осталось там. Физическая оболочка шагала к своему генералу, чтобы доложить о готовящемся мятеже. Но дух его покинул тело, и улетел далеко в звёзды. Как здесь красиво! — подумал Эшфорд. Глаза его метались из стороны в сторону, с жадностью изучая каждую деталь видимого города.

На много километров раскинулись дома. Каменные, кирпичные, кое-где даже деревянные. Они удобно стояли вдоль улиц, вымощенных кладкой. Столица была настоящим раем на земле. Основанная не более чем три сотни лет назад, она сохранила свой исторический колорит.

Новые застройщики, привнёсшие на благодатную зелёную траву и чистое синее небо пары, и отходы от промышленных предприятий, очень бережно относились к своему историческому наследству. Красивая и просторная центральная часть города, словно живущая не в начале двадцатого века. Нет. Она словно затерялась вдали, когда ещё воины строились в шеренги, делимые батальонами, и шли в бой с музыкой и флагами. Когда люди работали руками, и машины не начали захватывать окружающий мир, уничтожая всё прекрасное и красивое на своём пути.

Новый же город был похож на клещи, стиснувшие всю эту красоту. Рабочие жили в тесных домах из кирпича, ходили по протоптанным земляным улицам на работу. Эшфорд с грустью смотрел на то, как красивый исторический центр кажется всего лишь небольшой точкой на карте.

Но сейчас город окружали новые клещи. Гигантские, километровые траншеи, вырытые вокруг города. Туда-сюда снуют, словно муравьи, тысячи людей. Ни на секунду не прекращается обстрел из многочисленных орудий, находящихся по ту сторону реки. Бомбы падают то туда, то сюда. Половина района Ольстера, самой северной части города, лежала в руинах. Вторая половина терпеливо ожидала своей участи, сгорая в оранжёвом пламени.

Оливье приободрился. Он был безумно рад тому, что его избавили от возможности участвовать в бою, но одновременно с этим, он переживал за генерала. Но радость победила всякие сомнения.

Он покинул комнату, оставив генерала и Эшфорда наедине. Генерал сразу же сел на свободное кресло. А Эшфорд остался стоять. Они хранили молчание, пока генерал не спросил с удивлением:

— А ты чего не садишься?

— Ваше Высокопревосходительство, так ведь… Я адъютант, а Вы мой генерал.

— И что? Это мешает тебе сесть? — он кивнул на свободный стул, и едва заметно улыбнулся. Эшфорд сел.

Молчание продолжилось. Генерал внимательно разглядывал лицо Эшфорда, а тот, в свою очередь, смотрел в окно. Каждый раз, видя проходившего мимо солдата, он слегка вздрагивал; сердце покалывало от страха.

А руки тряслись.

— Боишься?

— Немного… Боюсь того, что они нас возьмут числом.

— Не переживай. И не из такого выпутывались, господин Эшфорд. Помнишь, когда мы были на южной границе? Когда война только началась…

— Конечно, помню, мой генерал. Это было два года назад, а кажется, что прошла вечность. Как будто это было в прошлой жизни, вы понимаете?

— Да, понимаю. Для меня жизнь до этой войны кажется мифом. Это происходило не со мной, точно нет. Дело всей жизни, знаешь? Вот есть люди, которые верят в такое. Но не я. Хотя, если бы верил, то эта война — дело моей жизни.

Эшфорд замешкался. Он смотрел на своего генерала с крайней симпатией в глазах, и его губы шевелились, пытаясь произнести хоть одно слово… Затем, с крайней неуверенностью в голосе, он всё-таки сказал:

— А… А Вы как думаете, нам удастся победить? — Эшфорд замолк, а затем спешно добавил, — н — надежда есть?

— Надежда… Надежда есть всегда, Эшфорд. Однако не у меня. Для меня полагаться на призрачные шансы и "надежду" — непозволительная роскошь. Пока есть силы, будем бороться, до конца. А как силы уйдут, то и… Проиграем. В нашем положении стоит полагаться только на две вещи: верность долгу и неукротимую жажду победы.

Генерал улыбнулся, смотря Эшфорду в глаза. Он заметил, что тому не стало легче после его слов, однако он продолжил молчать.

Молчать пришлось недолго. На улице послышались выстрелы и крики. Генерал резко вскочил со стула, лёг под стол; через секунду окно позади генерала было пробито пулей, и она влетела в стену. Эшфорд пригнулся и снял со спины винтовку.

— Кажется, всё пошло не по плану. К оружию, Эшфорд!

Глава 7. Собрание

Глава 7. Собрание

Фрэнк вошёл в дом. Его рот широко раскрылся от удивления; дом внутри был ещё краше, чем снаружи. Рельефные стены, выложенные каменной кладкой тёмно — серого цвета с белыми вкраплениями. Освещением служили старомодные светильники с лампами в форме подсвечников. Слева, в углу, стоял гигантский камин. Он был окружён двумя диванами алого цвета с узорной вышивкой. А над камином висел портрет, но Фрэнк не смотрел туда.