Страница 3 из 20
Голицына выслушала прочитанное и произнесла, ни к кому не обращаясь:
– Никого уж не осталось, кто помнит об этом. И всё, что было, превратилось в тайну.
– Значит, тайна всё-таки была? – встрепенулась Долгорукова.
– Какая тайна? – не поняла Голицына.
– Трёх карт!
– Тайна? – Наталья Петровна скривила в усмешке рот. – За каждой картой жизни стояли! Какие были превратности судьбы и роковые страсти!
– А цифры, цифры что означают? – не унималась Екатерина.
– Цифры? – Голицына задумалась.
– Тройка, например.
– Тройка означает Ивана.
– Кто это? – спросила Долгорукова.
– Жил когда-то красавец писаный, – ответила княгиня. – Иван сын Александров… Фамилия у него начиналась на эту самую тройку – на «зе»… Давно это было. Больше полу века тому на зад…
– И в книге священной написано! – оживилась Кологривова. – «И видел я, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал… как бы громовой голос: иди и смотри! И я взглянул, и вот конь белый, и на нём всадник, имеющий лук. И был дан ему венец! И вышел он как победоносный, и чтобы победить…»
– Помолчи, Марфа! – потребовала вдруг Наталья Петровна.
Кологривова осеклась на полуслове и посмотрела на Голицыну, которая, прикрыв лицо рукой, замерла, словно уснула. Но она не спала.
– Музыку слышите? – спросила княгиня. – Прекрасно играют!
– Где? – с удивлением спросила Долгорукова.
– Не слышу, матушка! – встрепенулась Кологривова и завертела головой. – Хоть убей, ничего не слышу! Ветер в трубах гудит.
– Какой ветер? Совсем оглохла, старая перечница! К окну подойди! Гвардия скачет!
Кологривова взметнулась с места и засеменила к окну. Её обогнала Долгорукова. Подошли и стали всматриваться во тьму декабрьских сумерек. Затем переглянулись и с недоумением посмотрели на Наталью Петровну.
В этот момент открылась дверь, и в комнату вошёл Панкратий Быков. В его руке был зажат почтовый конверт. Панкратий почтительно произнёс:
– Послание пришло! Из Шотландии.
– Ну-ка, ну-ка! – сразу отозвалась Голицына.
Быков подошёл и протянул конверт.
– Вскрой! – потребовала княгиня.
Панкратий вскрыл конверт и передал письмо.
Достав из кармана очки, Наталья Петровна надела их, прочла послание и негромко произнесла:
– Только один Джон Роджерсон вспомнил!
– О чём? – спросила Долгорукова.
– О музыке, которая звучала более полувека тому назад, – княгиня вновь взглянула на полученное письмо, прочла. – Как музыка заиграет, так он и отправится.
– Кто? – спросила Кологривова.
– Офицер по имени Иван. О нём вспомнил Роджерсон и написал, – Голицына вновь взглянула на письмо и прочла. – Как музыка заиграет, так он и отправится.
– И что тогда произойдёт? – спросила Екатерина Долгорукова.
– Что произойдёт? – переспросила Голицына. – Дайте вспомнить!
Она положила письмо на стол и вновь прикрыла лицо рукой, как бы вспоминая о том, что происходило в предыдущем веке.
В гостиной и в самом деле еле слышно зазвучал бодрый марш, исполняемый военным оркестром духовой музыки.
Княгиня отвела руку от лица.
Но что это?
О, Боже! Как будто время на целых полстолетия отступило назад: в кресле восседала та же самая Наталья Петровна Голицына, но помолодевшая на полвека с лишним.
Восемнадцатый век
В маленькой гостиной дома Голицыных рядом с молодой княгиней Натальей Петровной стояла двадцатилетняя горничная Палаша.
– Сегодня что? – спросила Голицына.
– Семнадцатое декабря, – ответила Палаша.
– Год?
– Одна тыща семьсот восемьдесят второй.
– Стало быть, сколько мне?
– Тридцать восемь лет и одиннадцать месяцев. Ровно! День в день.
– Ступай! – произнесла княгиня.
– Я пришла сказать, – ответила горничная.
– Скажи!
– Лекарь пришёл.
– Иван Самойлович?
– Он самый.
– Зови!
Горничная вышла. Через мгновение появился сорокаоднолетний мужчина, лейб-медик Двора Её Величества Джон Самюэль Роджерсон или, как его называли придворные, Иван Самойлович Роджерсон.
– Добрый день, уважаемая княгиня! – поприветствовал он.
– Good afternoon, John!
– Можно княжича посмотреть?
– Сейчас! – сказала Голицына, взяла колокольчик и позвонила.
Вошла Палаша.
– Бориса позови!
– Будет исполнено! – ответила горничная и вышла.
– How are you, John? – спросила Голицына.
– Дела идут потихоньку. У вас как?
– Тоже идут, Джон, и тоже потихоньку.
Появился тринадцатилетний сын княгини. Увидев лейб-медика, поприветствовал его по-английски:
– Good afternoon, mister Rogerson!
– День добрый, господин Голицын! – ответил Роджерсон и принялся осматривать мальчика.
– Горло совсем не красное, – сказала княгиня.
– Да? Совсем не красное? – произнёс лейб-медик и, пощупав горло княжича, спросил у него. – Совсем не болит?
– Совсем! – ответил Борис и добавил по-английски. – I don’t cough.
– А раз кашля нет, – с улыбкой продолжил Роджерсон, – значит, что?
– Иду на поправку! – воскликнул мальчик.
– Правильно! – поддержал его лейб-медик. – Идёшь на поправку, то есть выздоравливаешь! А это значит, можно немножко побегать и даже… jump, grasshopper!
– Попрыгать! – радостно подсказал Борис.
– Да, попрыгать, – согласился Роджерсон. – Но немножко.
– Ступай, Борис! – с улыбкой произнесла княгиня.
– Goodbye, mister Rogerson! – воскликнул мальчик, покинул маленькую гостиную и вышел в гостиную большую к двум своим сёстрам и брату: двенадцатилетней Кате, семилетней Софье и одиннадцатилетнему Мите. Рядом находились присматривавшие за детьми гувернёры-воспитатели.
А княгиня сказала лекарю:
– Thank you very much, John!
– Благодарить за выздоровление сына надо не меня, а пособие, которое я когда-то написал! – ответил лейб-медик. – Оно называлось «Do morbis infantum».
– Латынь? – спросила Голицына и сходу перевела. – «Заболевания детей»?
– Да. Мне за него учёную степень присудили.
– За учёность поздравляю! – произнесла Наталья Петровна. – И с детьми разобрались. А что теперь говорят во дворце?
– Во дворце говорят всё о том же.
– About the monument?
– И о монументе тоже. Когда и как его устанавливать. И сколько ещё гром-камень обрабатывать надо.
– Что же государыня?
– Государыня чувствует себя великолепно! – хмуро произнёс лейб-медик. – С ней всё в порядке!
– What happened to Lanskoy?
– С Ланским ничего страшного. Catch cold.
– Простудился? И что ты ему посоветовал?
– Постельный режим.
– И больше ничего?
– Почему ничего? Чай порекомендовал. Пить как можно чаще. С этой… Как её?.. Raspberry.
– С малиной?
– Yes, – так же хмуро ответил Иван Самойлович.
– Правильно! Малиновое варенье от многих болезней лечит. Но в России знающие люди сладости рекомендуют с горчицей и хреном перемежать, – произнесла Голицына. – Попробуй, Джон-Ванюша!
– Попробую!
– Это, как говорят, и в любовных делах помогает.
– Мне это вряд ли поможет, – по-прежнему хмуро произнёс Роджерсон.
– А что так печально?
– Нет счастья в жизни!
– Опять проиграл?
– Опять, – вздохнул лейб-медик. – Мои удачливые партнёры всё пищеварение мне испортят!
– Зато в любви повезёт!
– Кому нужна любовь мужчины, у которого нет денег и пищеварение испорчено?
– Ты прав, Джон! – согласилась княгиня. – Сейчас на многих напасти сыплются. Поэтому держись! И другим поддержку оказывай. В наши дни многие нуждаются в совете опытного медика. И среди них одна всеми уважаемая дама света.
– Та самая, у которой вспыхнуло сильное чувство к армейскому офицеру? – уже намного веселее предположил Роджерсон.
– Да, – вздохнув, ответила Голицына. – Ведь пронёсся слух, что этого офицера вместе с его полком могут ещё до открытия монумента отправить из Петербурга.