Страница 8 из 12
– Что ты тут делаешь? – спросила бабушка у внучки озабоченно. На всякий случай тревожным взглядом осматривая соседние брошенные избы и улицу в поисках Санька.
Валя поняла, что сейчас впервые соврёт. “Ложь во спасение истине равносильна”, – вдруг зазвучали у неё в голове голоса.
– Проснулась, – сказала она. Это была не правда, и не ложь. Это был компромисс.
– Пойдём-пойдём в избу, застудишься, деток не будет, – засуетилась Иванна.
Валя промолчала. Она знала, что деток у неё не будет независимо от того, будет она сидеть в сугробе, под тёплым одеялом или на раскалённой печи. На ней чёртов род прервётся. Да и Верин дар детей завести не даст. Он ей достался от старой, потерявшей всех женщины. Надо это считать!
– Пойдём, бабуля, пойдём, – девушка сноровисто нырнула под локоток старухи и повела её в избу.
– Ну, – протянула Иванна, – Коли уже не будет сна, – внучка виновато пожала плечами, – Будем пить чай?
– Надо блинов сделать. На помин, – вдруг сказала Валечка.
Шура испугалась, всплеснула руками, лицо её вытянулось, как у мертвеца, но спорить не стала. Со страху даже не стала спрашивать на чей помин.
Яйца, мука да молоко – вот и весь нехитрый состав блинов. Замешать их просто, сложно жарить – тут сноровка нужна. И хотя Валя усиленно лезла помогать старой Иванне, та её отгоняла:
– Смотри, какой у тебя блин вышел, смотри! – смеясь, показывала Иванна на неопределённого вида тестообразную массу. Валя тоже смеялась, и верещала:
– Бабуля, дай-ка я ещё блинок сделаю!
Когда блины ровной стопкой возвысились над тарелкой с отколотым краем и полустёршейся позолотой, повисло какое-то молчание, словно одухотворённое блинным запахом, и такое же сладкое и приятно-тяжёлое, словно утренний сон. Две женщины, неловко переминаясь с ноги на ногу, не зная, что делать. Александра ждала, что скажет Валя, а девчонка вдруг выдала:
– Ба, а как помин делать?
Странная вера в Валины способности заставляла Шуру думать, что та знает всё, но похоже, она была всего лишь обычной девочкой. Ну, может не совсем обычной, но всё равно ей надо было учиться и учиться.
– Погоди, – всплеснула руками Иванна, – Я, кажется, знаю, где смотреть.
Иванна вспомнила о том, как когда-то купила какую-то “русскую” или ещё какую-то энциклопедию. На голубой обложке сидел витязь, вперемешку с витязем, на обложке были и иконы, и какой-то святитель (в них Иванна не разбиралась, поэтому умела отличать только мужчин от женщин), светловолосые дети с одухотворёнными лицами – девочка в платке и мальчик, прижимавший крестик к груди.
Энциклопедию Шура нашла быстро, благо в доме было не так много книг, да и держала она их в порядке: каждая стояла, как солдат на плацу, вытянувшись во фрунт и плотно-плотно прижавшись-зажавшись между другими томами. Александра ставила книги так плотно, что вытянуть их можно было только всей стопкой.
Старуха потянула за корешок и кусок обложки оторвался и ровно пошёл “по шву”. Тогда Иванна захватила книгу по бокам двумя сильными пальцами так, что та, увлекая за собой графа Монте Кристо с одной стороны, и Горького – с другой, вылетела едва ли ни со звуком пробки, вылетающей из бутылки шампанского. Опасаясь, что на шум прибежит внучка, старуха склонилась к полу, и её старая, вытянувшаяся от тягот жизни грудь, тут же стала мешать дышать, но старуха, не обратив внимания, шустро подняла книги и поставила их на полку. Казалось, даже дерево, удерживавшее все тома и томики, вздохнуло с облегчением, когда Иванна вытянула эту энциклопедию.
На летней кухне было порядком светло и уютно от блинного пылу-жару, правда, прохлада всё ещё стелилась по полу, по стенам и рядом с окнами, овевая вьющимися потоками всё, чего касалась. И бабка, и внучка склонились над энциклопедией. Но в ней не нашлось ничего, кроме молитвы “Отче наш”. В основном в книге коротко рассказывались разные факты из истории…
– Да уж, мало-мало здесь написано – прикрыла глаза Иванна, – А нам надо знать, как поминать. А откуда же ты, Валечка, знаешь, что нужны блины?
Валя пожала плечами:
– Просто так остро, как нож вонзили, раз, мысль и пришла, – надо сделать блины.
– Валюша, – сказала старуха как можно ласковее, – Валюша, а ты подумай, а? Ну, вдруг ещё такая мысль тебе придёт, как поминать дальше?
Валя зажмурилась, маленькие “хмуринки” зашевелились на её лице, чуть заволновали едва видимые небольшие веснушки, чуть пронеслись по маленькому носику, нежным щекам и легонько дрогнувшим, словно в полуулыбке губкам.
– Не знаю, – Валя не выглядела ни разочарованной, ни раздосадованной, но какой-то удивлённой, как ребёнок, добежавший до конца мыса и увидевший обрыв за ним, – Не получается.
Она пожала плечами и приземлилась, как ни в чём ни бывало на стул, левая рука её упёрлась в узенький подоконничек окна летней кухни, которое когда-то было особым образом обито планками, так что получался ромбовидный узор. Солнце падало откуда-то сбоку, потому что ещё встало не до конца, его ранние лучи все перепутались, одни ещё сохранили белый рассветный цвет, а другие были по-утреннему жёлтыми, третьи, казалось, где-то внутри припрятали раннюю розовость, и этим едва видимым тёплым отблеском ласкали русые волосы девчушки, притулившейся в старой избе. Лучи пробегали сквозь кристаллы её глаз, и сквозь серебристые ресницы, сквозь кожу, приподнимая её никому не видимые чешуйки, ныряя в тонкие сосуды и просвечивая ноздри. И эти же лучи дарили невероятное сияние всей ей, освещая и изнутри, и снаружи. Она же совершенно не замечала, что была лучше многих из красавиц, одетых в жемчуга, в бриллианты и просто в дорогие тряпки. У неё было то, что все те, другие-дорогие женщины потеряли – молодость и чистота.
И она думала. Она умела думать. Много лет она только и делала, что думала внутри себя, внутри своей души… И теперь её необыкновенное терпение, все её таланты заработали. Теперь она думала для себя, для других и для помина. Странное слово крутилось в её голове, как шелест юбок незнакомой тени, посетившей избу ещё до рассвета.
– Помин, помин, помин, – сама не заметила, как быстро зашептала Валя.
Иванна порой бросала быстрые, испуганные взгляды на внучку, но молчала. Ей уже хотелось и поесть, но она не смела притронуться к блинам. И вдруг у старухи в голове щёлкнуло:
– Мать мою один раз-то поминали, да…, поминали бабы, – вспомнила она, – Я мала была, думала про комсомол, про всё про это. Но бабы меня взяли в баньку. Там поминали.
– Как? – для Вали поминовение усопших казалось едва ли не торжеством. Ей было удивительно и ново всё.
– Ну, значит, была старая… – Иванна поправилась, – Старшая баба. Баба Варя, но она, правда, была и старая тогда уже, сильно старая, – и Иванна засмеялась, – Не думала тогда, что стану ещё старее, чем она была.
Итак, в тот день собрались поминать мать Иванны. Её зарубил, забил отец.
– Сашенька Егорова, Сашенька Егорова, – всюду слышались голоса и голоски.
Саше казалось, что эти шепотки похожи на осенние листья в лесу и особенно в школе, во дворе которой их с царапаньем и тихим шорохом периодически подметали. Но листья, может слегка пугали её, как будто листья эти были чьими-то холодными руками. А в шёпоте, в шепотке-то что-то слышалось, ускользало, что-то жалостливое, что-то похожее на материн плач. И от шепотков было страшнее, чем от шорохов.
Она поднимала свои по-детски огромные глаза и смотрела на взрослых. От их взглядов Шуре казалось, что она выцветает, как картинка, которая висела в избе на гвоздике. Ей отчаянно хотелось убежать. Смыть эти взгляды, может, даже пописать, как она делала в кустах. Чтобы смыло, чтобы не было, чтобы это всё вышло.
Но вместо того, она шла, ощущая боль и непонятный стыд от каждого шага. Она возвращалась от тётки. Позавчера, когда отец стал колотить мать, та крикнула Саше: “Убегай, Сашенька, Сашуля, убегай, моя девочка!” И Саша убежала, когда такое происходило, она всегда убегала. Мать её научила. Один раз, правда, Саша осталась. И так было хуже. Отец бегал и за ней, и за матерью с топором, едва не зарубил и, когда мать бросилась укрывать ребёнка, так сильно ранил её, что сам протрезвел от крови.