Страница 6 из 12
Александра кивнула, но на деле вся согнулась, не то в поклоне, не то её одолела такая тяжесть, которая пригибала её к земле. И она, ведь, тоже за время этого обряда изменилась. Крепкое лицо её усохло, по лбу пошли глубокие морщины, те же, что были, стали ещё виднее. Волосы, которые, хоть и были седыми, она укладывала волосок к волоску, однако сейчас все выбились из причёски, промокли и пропотели. Холодная липкая влага, распределившаяся по всему лицу, заставила волосы прилипнуть и ко лбу, и к щекам, и к губам. Из-за этой маски из собственных Шуриных волос глядели полные ужаса глаза.
Последний Верин приказ выбил все мысли из головы Шуры, та вдруг ощутила благостную пустоту в уме, и, не доверяя своим слабым ногам, старуха присела на табурет, поднявши его с пола. Она чуть прикрыла глаза и откинулась спиной на стол, оказавшийся теперь позади неё. Она мерно дышала, и её тяжёлая грудь опускалась и поднималась медленно и основательно.
Стало тихо. Нечто тяжёлое, что прежде мешало Вере, отошло, перестало сопротивляться, и старая, усталая колдунья теперь, прикрыв глаза, только покачивалась, как будто маятник. Валя тоже больше не сопротивлялась, её голова склонилась, она тихо, даже уютно посапывала.
Вера смотрела на девушку иным зрением, она видела внутренние, никому больше не видимые, жуткие следы борьбы между даром и его хозяйкой. Внутри каждой души есть многогранный узор-многогранный камень-самоцвет, вернее это сама душа и есть, у кого-то это совсем кроха, едва ли ни пыль, у других – сотни и тысячи вершин, у кого-то узоры совсем простые – три-четыре вершины, они больше похожи на детские рисунки, у других – невероятные, похожие на снежинки сплетения. У таких людей между каждой вершиной, между каждым узлом, внутри есть тонкие связи – таланты. Эти связи определяют кто как живёт, кто что может, эти связи – то, на что целят чёрные колдуны и колдовки, когда насылают порчу на одарённого человека.
В душе Вали шла жуткая борьба, между ней и её собственным демоном-даром. Чёрт обрывал все нити, не понимая, что загоняет себя в угол, а Валя крепко удерживала его в кристалле своей души, не давая овладеть телом и разумом, навсегда отрезав от мира, не позволив творить зло. Будь девочка не одна, будь рядом родственница, способная ей помочь, Валя бы справилась, но в одиночку она сделала больше, чем кто-либо мог без знаний. Девочка пожертвовала своим разумом – отрезала не только чертей, но и себя от всех вокруг.
Вера протянула руку, ощущая, как болит и воспалён каждый сустав. Она ощущала, как жутко болят её пальцы, как они не слушаются её, но ещё она понимала: это всё ненадолго – уже сегодня она передаст свой дар и, наконец, умрёт. “Ещё немного, ещё чуть-чуть”, – мысленно успокаивала она себя, а сама едва не кричала от боли.
Она опять сосредоточилась на тонких нитях таланта, соединявших изорванный, когда-то идеально прекрасный, узор между собой. Черти никак не могли успокоиться и то один, то другой порывались порвать их, бессильные в своей злобе, запертые в Валиной чистой и честной душе, жаждущие мести за два предыдущих “неудачных” поколения ведьм.
Главный чёрт сидел прямо на своих собратьях. Он не без одобрения глядел на то, как они рушат то, до чего могут дотянуться.
– Ты обещал, – мысленно проскрежетала Вера.
– Ха, мало ли! – усмехнулся чёрт, – Я же чёрт, а хуже нас, чертей, известно, никого нет.
– Я знаю историю, – вдруг поразила чёрта Вера, – Я знаю о мелких пакостных духах, что существовали раньше легенд о чертях. Вы – те, что за чертой.
– Твоя взяла, – почему-то согласился рогатый, – А ну, задницы, прекратили. Послушаем эту берегиню сегодня.
Черти из тех, что были самыми мелкими недовольно заверещали, запищали, но один только рык их собратьев постарше, что хотели больше выслужиться перед старым чёртом, заставил младших притихнуть. Они тут же все, как один стали прятаться друг за дружку, отчего вызвали ещё больший беспорядок. Тогда черти ещё старше стали растаскивать их. Наконец, всё успокоилось. Обессилевшая, усталая, вмиг постаревшая до своих ста двадцати двух лет, Вера из последних сил стала восстанавливать оборванные нити таланта, вплетая в них уже свои силы, силы, которые царили на этой земле задолго до триединого Бога.
Осталась последняя нить. Красный узор души Вали теперь переливался зелёными косами нитей таланта, дарованного Верой, в которые были вплетены и розовые, собственные Валины обрывки. А Вера чувствовала, как госпожа иного мира уже пришла за ней.
– Ещё немного, – Вера вытолкнула из себя свой чудесный, зелёный, словно трава, словно сама жизнь талант, и окончательно ослабла, когда зеленоватая сфера, полупрозрачная, окутанная туманной дымкой, напоминавшей рассвет, беспрепятственно проникла в красновато-розовую душу Вали. Девушка, которая, казалось бы, совсем не дышала последние несколько минут, резко вздохнула, как младенец, и уставилась осмысленным и каким-то наивно-удивлённым взглядом на древнюю-древнюю старуху, мешком осевшую перед ней. Это был невероятный, разительный контраст молодости и старости, настолько бросающийся в глаза, что любой бы, кому довелось видеть эту сцену, закричал бы от этого вида.
– Всё, – как-то тихо сказала Вера, – Теперь обе!!! Обе! Пшли вон!
Александра, на негнущихся ногах подошла к внучке, хотя та вполне осознанно распутывала сама путы. Бабушка помогла внучке освободиться быстрее: старуха взяла кухонный нож. Пусть и тупой, но он расправился с тряпками быстрее, чем слабые руки.
Они обе, едва закончив, пулей выскочили из дома. Тот снаружи состарился, как и его хозяйка. Как только две женщины – молодая и старая покинули дом, провалилась крыша, из-за плотных туч показалось солнце, а прямо из середины дома вылетел настоящий лебедь. Кто это был? Вера? Душа её? Как знать?..
Птица не стала долго кружить, а взмыла прямо вверх, к просвету между туч, к солнцу.
Когда Валя и Шура Иванна уже вышли на главную улицу, никто и не заметил ничего. Словно не было ни громкого обвала крыши, ни лебедя, взмывшего в небеса. Обе женщины прислушивались к разговорам, боясь, что кто-то что-то скажет, что-то о колдовстве, что-то о колдовках, что-то о том, что бить их надо. Но нет, дородные матроны, кто в платье, кто в лосинах и футболках, а кто ещё в чём, обсуждали приближающуюся ярмарку:
– Юль, а Юль, – голосила одна из баб, рыжая, в линялой жёлтой майке и ярко-малиновых велосипедках, – Ну чё? Будут твои чо ли?
– Да, не знаю, Наташ, – отвечала ей, по-видимому, Юля, – Они теперь городские, хоть и не столичные, а всё туда – нос воротят.
– Дурачьё молодое, – сказала женщина в зелёном растянутом платье без рукавов, седина и лёгкий фиолетовый оттенок кудрей сразу выдавали в ней особу более старшую, более умудрённую опытом, полную “народного” знания. Она не стала разочаровывать случайного слушателя, и поучительным тоном выдала, – Потом пожалеют, да поздно будет!
Остальные женщины согласно закивали.
– Пошли отсюда, скорее пошли, – рука Александры была холодна, как лёд, зато сердце, как бы это ни было странно, билось, словно горящая птица, пойманная в клетку.
Валечка разглядывала всё не без интереса. Она не спешила уходить. Она, конечно, на самом деле всё это видела и помнила. Но впервые осознание было столь ярким и впечатляющим.
– Хорошо, – протянула она, заглядываясь на блестевший в закатном солнце купол колокольни. Только сейчас поняла она, что было очень странно, что вечером разошлись облака, и луч света спустился на землю не сбоку, а с самого-самого верха.
– Как печально, – прошептала Валечка.
А старуха, напуганная собственной внучкой, вдруг сорвалась:
– Что!? Что?! Что ты там шепчешь?! – выкрикнула она и прошептала тихо-тихо – Чёртово отродье.
Валя дёрнулась, как от пощёчины, а Александра, осознав, что только что сказала, забормотала, словно ничего не имела в виду, быстро-быстро зашагала, крепко держа внучку за руку, она даже не оборачивалась, так ей было стыдно.
– Прости меня, дуру старую, – тихо в баранку руля сказала Шура, когда они уже сидели в нагретой солнцем “буханке”.