Страница 11 из 12
После поминок вечером Валя никак не могла уснуть. Было чувство, что что-то они не доделали. Она всё ворочалась с боку на бок. Представляла тёмную тень. Думала. Гадала, кто это. Не нравилось ей и бабкино состояние. С тех пор, как баба Шура вспомнила, как поминать, ходила она совершенно пришибленная. А в глазах застыли слёзы и боль. Когда она поднимала свои старческие, выцветшие глаза, они, наоборот, – ярко светились всем этим внутренним, невыплаканным, невысказанным.
“Может эта тень знает бабушку, а бабушка её?”, – задалась вопросом Валя, перевернувшись на правый бок. Чтобы спать было легче, она подложила руку под голову.
– Валь, Валя, ты чего ворочаешься? – услышала она голос бабушки.
– Ничего бабуля, – ответила ей внучка, – Просто…
– А что просто? – заворчала Иванна, – Просто надо спать.
– Хорошо, хорошо, бабуля, я сплю.
– Вот то-то и оно, что ничего хорошего, – проворчала старуха и грозно, всем своим могучим телом перевернулась на бок, спиной к деревенским оконцам.
Иванна тяжело дышала, на самом деле, сон и к ней не шёл. Она чувствовала, что тело её, толстое, большое и бесформенное давит на неё, мешает ей. Не меньше давили и мысли. Каждая – чернее другой. Все воспоминания, которые она много-много десятков лет гнала от себя, вставали, как наяву. Отец, мать, старые бабы, школа, злая учительница, колхоз, клятвы и возгласы. И всё же она уснула, провалилась в ад своих сновидений, увлекаемая призраками прошлого и застонала во сне.
Валя не могла уснуть дольше. Новизна всего произошедшего призывала бессонницу. А вдруг тень придёт? А вдруг она – Валя увидит, как это бывает, как тень появится? А вдруг тень станет с ней говорить? Тут Иванна застонала, чуткие ушки внучки тут же среагировали на звук.
– Ба? – тихо позвала Валя. Но старуха не ответила, только пуще прежнего засопела.
Валя успокоилась, снова удобно положила голову на руку. Прислушалась. Что-то в темноте ухало. Ветки шелестели. Издалека раздавались какие-то лесные, неведомые звуки.
И снова застонала старая Иванна. Валя вскочила с кровати, на цыпочках подбежала-подлетела к старухе. Огромная бабкина ночная сорочка сделала Валю похожей не то на призрака, не то на птицу. Баба Шура крепко сцепила зубы, поскрипывала ими, на лбу выступила испарина, руки крепко сжимали одеяло. Постанывала она почти постоянно, только тихо, лишь в особо тяжёлые моменты она позволяла себе выдохнуть чуть громче.
Действуя больше интуитивно, не совсем понимая, что она делает, Валя села рядом, положила свои холодные руки на бабкин лоб и запела полушёпотом:
“На небе серое облако плывёт,
На месяц оно наплывёт,
Придёт заяц поскакать,
Придёт лисица побежать,
Придёт волк повыть,
Как я скажу, так тому и быть:
Спать Александре спать,
До утра глаз не раскрывать.
Ключ, замок, язык…”
Рифма была не самой гармоничной. Слова если и несли какой-то особый смысл, то Валино поколение вряд ли его бы обнаружило. Но это было не главное. Закончив на выдохе читать-напевать, Валя отвернулась в сторону, глубоко вдохнула, а потом подула бабке на веки. Александрины морщины расправились, лицо потеряло запуганное и зверское, загнанное выражение. Она тихо задышала и кошмары больше не тревожили её.
Валя, пошатываясь, встала. Она не думала, что так устанет от каких-то слов. Но до кровати она еле дошла. В отличие от спокойно теперь спавшей бабки, Валю сразили старухины ночные кошмары и какая-то больная, недобрая ломота во всём теле.
Ранним утром, которое ещё было ночью, Валя снова проснулась от ощущения, что в доме кто-то есть. Но по звукам кто-то бесился снаружи дома. Бил в дверь, по стенам. Девочка сначала было подумала на алкоголика – единственного их соседа в этой забытой всеми и Богом, и коммунистами, и капиталистами, и демократами, и правыми деревне, но тут же почувствовала внутренний ответ: “Нет”. И поняла, действительно, нет, не он, не Сашка. Прислушалась ещё, прислушалась не ушами, не разумом, всем телом, как зайчик слушает, спрятался ли он от хищника или нет, и почувствовала – там кто-то неживой, немёртвый, недобрый колотится.
Что-то рухнуло со звоном на летней кухне. Но тут от печи порхнула вчерашняя тень. Она тоже была немёртвой и неживой, но она была иной. Валя это поняла, едва снова задалась внутренним вопросом. Эта тень, по сути, была совсем не из этого мира. Тень пошелестела куда-то к кухне. Что-то снова страшно стукнуло в стену дома, так что звук глухой волной промчался по всем полусгнившим доскам и брёвнам, но потом всё стихло. Больше Валя уснуть не могла, но сколь она ни вглядывалась, ни тени, ни полтени больше не появилось в избе.
Когда первые лучи утреннего солнца рассекли предрассветную серость, Валя посмела встать с кровати. Она быстро, по-детски глянула под кровать, но там не оказалось ничего кроме пыли и двух старых коробок. Она осторожно встала на холодный пол, сейчас больше похожий на каменный, чем на деревянный, босиком, мелкими-мелкими шагами прошла вперёд к двери из избы. Прижалась ухом и щекой к этой обитой синтепоном и дермантином двери, но разве что так услышишь? На всякий случай, не снимая цепочки с двери, она открыла все остальные замки и стала медленно открывать дверь. Валя страшно боялась, сердце отбивало кровь бешеными, судорожными толчками.
– Валя? Ты чего? – голос бабушки заставил Валю подпрыгнуть на месте.
– Дверь открываю, – сказала она.
– А чего цепочку не сняла, – старуха с невероятным для её возраста проворством дошла до внучки, – А ну, постой-ка, там что ли этот… Как его… Ирода этого… Ну, Сашка, да? Вот, поганец!
– Нет, там не Сашка… Я-я боюсь, ба, – призналась Валя, – Кто-то утром в избу колотил.
– Ну точно, этот ублюдок! – Иванна всей силой своего мощного корпуса сдвинула внучку в сторону и волевым движением руки сдёрнула цепочку.
– Нет-нет, ба, там не он! – звонко, с ужасом воскликнула Валечка, попыталась выбраться вперёд бабки, но та легко, как мячик, заталкивала внучку позади себя.
В коридоре пахло тухлыми яйцами и несвежим мясом.
– Гадёныш! Он мне ещё воздух будет портить! – уверенная Иванна всё ещё считала во всём виноватым доходягу-алкоголика.
– Ба, не, не он это! – плакала от страха Валя, – Не он, что-то страшное, ба!
– А кто ещё? – Иванна ещё не отвыкла от своего материального мира, вообразить хоть плохонького да призрака ей было тяжело. Она даже и не думала об этом. Отвыкла. Или, скорее, не привыкла.
– Ба, страшное, страшное что-то, – тонкими, словно ветки руками, Валечка обхватила большое бабкино плечо, потянула её на себя, – Не ходи, не ходи, там страшно, – плакала девчонка.
– Это мой дом! – воскликнула бабка, – Мне ли кого тут бояться?!
На кухне валялся расколотый стол, а на стекле виднелись еле заметные чёрные отпечатки. Настолько еле заметные, что было их видно только под определённым углом, только наблюдательному человеку с хорошим зрением. Остальным, даже если бы они и увидели, эти следы показались бы пыльными овальными пятнами на не слишком чистом, чего уж греха таить, стекле.
– Да-а, – протянула Иванна устало. Убираться ей не хотелось. Годы не те, тело не то, – А чего это, Валь, а?
– Не знаю, что-то нехорошее, – Валя склонилась над осколками стакана и острожно, обернув пальцы краем сорочки, убирала стёклышки. Опять проснулся её внутренний голос, и к ней пришло знание, ни в коем случае нельзя, чтобы ни она, ни бабка, ни, вдруг, другой какой кровник порезались этими осколками. На краю зрения она видела, как нечто чёрное, нехорошее струится с самых краёв осколков, пытается прикоснуться к пальцам, притянуть их к острой кромке, но натыкается на ткань сорочки и отступает. Иванна тоже потянулась к стеклу, и тогда Валя страшно крикнула:
– Не трогай! Не трожь!
Иванна, с характером жёстким и жестоким, обычно бы огрызнулась, но ещё свеж был в памяти обряд в Верином доме.
– Можно совком и веником? – с почтением, с опаской спросила она у внучки.