Страница 16 из 17
– Станиясо! – говорил раненый, поднимая чашку.
– Си-ийя! – отвечали санитары, поднимая в ответ свои чашки.
– Шо ж вы, черти, его накачиваете? – с напускной суровостью спросил Махно. – Он же в голову раненный!
Старики нахмурились, а раненый вскочил, услышав голос Нестора:
– Ты, батько? Не лайся. Це оны лечать. Сантуринске вино, оны говорять, для здоровья.
Невозможно было не узнать Марка Левадного по его крупной стати. Обнялись. Поднялись и санитары, заулыбались:
– Лечим, батька!.. Хороший человек, надо лечить!
– Пока ще очи поганенько бачуть, – сказал Левадный. – А так уже почти здоровый.
В коридоре Нестор встретил Марусю Никифорову, которая получила повышение: покинув банно-прачечный пост, она стала начальницей лазарета и единственного усатого селянина-фельдшера. На «персонале» были халаты неопределенного цвета. Раненые лежали на полу, на соломе.
– Батько! – обрадовались раненые. – Батько, здравствуй!
– Здорово, хлопцы! – Махно повернулся к Марусе: – Шо, не могла кроватей нареквизировать, матрасов соломой набить?
– Та… – обреченно махнула рукой террористка. – Все одно, ничего нема. Даже йода. Самогонкой мажем. Бабки травы приносят, только я не шибко знаю ихние гречески травы.
– А как той лекарь, шо я прислав? Справляеться? Не удрал?
– Офицер?
– Военный лекарь. Ясно, офицер…
Маруся не ответила, отвела глаза в сторону. Махно начал догадываться, помрачнел, стиснул зубы.
– Що с ним?
– Батько, заспорили мы с им. Он, гад, дворянска кровь… Ну…
– Шо «ну»? – закричал Махно. – Шо?
– Ну… застрелила… – Маруся, взглянув на Махно, попятилась. И фельдшер тоже испуганно отпрянул в сторону. – Ну не можу я з офицерами, батько. Ненависть у меня к им.
Махно молчал.
– Отпусти меня, батько… Не гожусь я для твоей армии. Сердыта у мене душа. Хоть и бабска.
Нестор тяжело смотрел на Марусю. Он и сам знал, что такое ненависть.
– А ты кто? – неожиданно спросил Махно у фельдшера.
– Не узнали? Я ж Забродский. Ветеринар с коммуны.
– А-а, помню. Тепер шо, людей лечишь?
– Оперирую… Людей легче. Человек хоть скажет, где болит.
Нестор вновь обернулся к Марусе, еще раз смерил ее мрачным взглядом.
– От ты меня тогда за детей ругав, – тихо сказала Никифорова, и не было у нее в глазах никакого страха. – А у меня и не будет их никогда, детей. Може, и хотела б. Там, на винном заводе, пьяный доктор меня от ребеночка избавлял. Наковырял, еле выжила. И не смотри на меня так! Отпустишь, не отпустишь – все равно я уйду! К белым пойду. Давно хочу Деникина убить. Я ж была лучшая безмотивница. Двух вице-губернаторов застрелила, трех прокуроров, жандармов без счету…
– Уходи, – сказал Махно. – У Лашкевича деньги возьми. Сколько нужно. И шоб я тебя больше никогда не видел! Никогда!
И Нестор действительно больше никогда не увидит ее, самую свирепую партизанку и террористку Украины. Последним, на несчастье Маруси, на ее пути-дороге повстречался зоркоглазый и решительный генерал Слащёв…
Личный поезд создателя Красной армии, председателя Реввоенсовета Республики Льва Революции Троцкого стоял в Харькове на запасных путях. Это был уникальный поезд. Два блиндированных паровоза, царские вагоны люкс с душевыми, вагоны-гаражи, вагоны-конюшни, пушки на платформах, пулеметы, даже такие диковинные зенитные, как французский «гочкис»…
При поезде были еще вагон-баня, вагон-клуб, вагон-столовая, вагон-типография, вагон-радиостанция, из которой в нужное время выбрасывалась высокая антенна, устанавливались растяжки, и рация была готова принимать волны не только царскосельской станции, которая обслуживала большевистское правительство, но даже сигналы, передаваемые с Эйфелевой башни.
Двести беззаветно преданных матросов Балтфлота и латышские стрелки составляли экипаж и охрану Троцкого. За Льва Давидовича они были готовы идти в огонь! На рукаве у каждого матово поблескивал сделанный на Петроградском монетном дворе красочный знак с надписью: «Поезд председателя РВСР». Знак этот действовал похлеще, чем удостоверение чекиста.
За основным поездом обычно следовал еще один, подсобный. Здесь были спальные вагоны, вагоны-склады, вагоны-арсеналы… Никогда еще не было таких поездов и, вероятно, никогда больше не будет. По рельсам войны бегали несколько орденоносных бронепоездов: «Троцкий», «Урицкий», «Свердлов», но куда им было до этого!
В штабном отсеке этого поезда над картой колдовали, спорили и определяли судьбы революции три человека: сам Лев Давидович Троцкий, его заместитель Эфраим Склянский, человек маленький, тихий, немногословный, и еще Иоаким Иоакимович Вацетис, бывший царский офицер, а ныне главнокомандующий вооруженными силами Республики. Вацетис – крепкий, коренастый, грубый, бритая голова вдавлена в плечи, говорил с сильным прибалтийским акцентом.
Вацетис был царский полковник. Хоть из крестьян, но не плебей, не выдвиженец Великой войны. Окончил Академию Генштаба. Это он со своими латышами подавил левоэсеровский мятеж в июле восемнадцатого. Русских считал недочеловеками, стадом, а не народом. Но в данный момент, когда русского человека необходимо было «сузить» и из анархической личности превратить в ограниченного обязанностями исполнителя, Вацетис играл важную роль. Может быть, уже сыграл. Во всяком случае, расстрельных списков он подписал много и делал это охотно.
– Дивизия Шкуро теснит нашу Девятую. Противостоявшая нам дивизия Покровского перебрасывается под Царицын, но у Дебальцево обнаружился Корниловский полк… – Согнувшись над картой и не глядя на Троцкого, но полагая, что он внимательно слушает, Вацетис бубнил, водя карандашом: – Гиттис преобразовал бригаду Махно в дивизию, и сейчас махновцы продвинулись от Волновахи до Матвеева Кургана и ведут там бои, отрезая Таганрог и Ростов…
Между тем Троцкий совсем не слушал Вацетиса. Глядя в окно, он теребил бородку. Он был занят своими мыслями. Все понимающий Склянский, альтер эго Троцкого, чуть насмешливо смотрел на сундукообразную спину Вацетиса. Склянского забавлял неподражаемый акцент Вацетиса и его ровный – «ду-ду-ду» – голос. Сам Склянский по образованию был военный врач, из мещанской, но обеспеченной киевской семьи, знал семь языков, тогда как Вацетис – полтора. Половинка – это русский.
Склянский знал, что все будет так, как скажет его кумир, председатель РВСР, потому что Лев Давидович соображал намного лучше, чем сотня пунктуальных Вацетисов. Дни Иоакима Иоакимовича как главнокомандующего были сочтены. На должности начальника Латышской дивизии он, возможно, был на месте, но главнокомандующим…
– Мне не нужны ваши штабные выкладки, – наконец резко прервал Вацетиса Троцкий. – «Первая колонна марширен», «вторая колонна марширен»…
– Я так не говорил! – возмутился Вацетис.
– Знаю. «Войну и мир» Льва Николаевича читали?
– «Войну» прочитал, – неуверенно ответил главком. – А «Мир» пока не успел.
Склянский прыснул в кулак. Невероятная язва этот Троцкий! Но умен, проницателен, скор в решениях.
– Напрасно не успели. «Мир» – это своеобразная стадия войны, – авторитетно заявил автор теории перманентной революции. – Покажите, где сейчас Махно?
Вацетис очертил на карте обширный район, протянувшийся вдоль Азовского моря.
– Прекрасно!.. Десять Швейцарий… А что контролирует сейчас другой батька или, как его там… атаман Григорьев?
– Григорьев крепко удерживает Николаев, Херсон, Одессу и всю прилегающую территорию, – не без удовлетворения показал главком владения Григорьева. – Кстати, должен заметить, Лев Давидович, его бригада уже тоже переименована в дивизию.
– Прекрасно, прекрасно! – развел руками Троцкий. – Между тем родитель этих двух бандитских дивизий, анархиствующий матросик Дыбенко сейчас покоряет Крым. И это несмотря на два моих приказа оборонять Донецкий бассейн и не устраивать авантюры. А также несмотря на две категорические телеграммы Ленина… Партизанщина – вот что погубит революцию. Батьки, атаманы, они рвут Украину на части!.. Вы хоть что-то видите дальше своего полковничьего носа, Иоаким Иоакимович?