Жало

  Ваше сиятельство, мне сложно вспоминать о следующих мгновениях моей жизни без дрожи в голосе, и я надеюсь на ваше участие к разбереженным мрачным воспоминанием нервам.

  Не успел предсмертный вопль искалеченного аборигена заполнить всю бескрайнюю округу, как под палящим солнцем, возникло неведомое, что прежде ни мне, ни кому-либо из местных не приходилось видеть и я очень надеюсь, что более никто и никогда не увидит. Из бездонной черной пасти храмового лаза, одним мгновением возникло два огромных черных как самая беспросветная Петербургская ночь копья, тотчас вонзившиеся в изможденное тело истошно вопящего бедуина. Не думаю, что это было милосердие, проявленное тварью возникшей на пороге нашего мира следующей секундой, ведь в следующий миг огромное скорпионье жало, вонзилось в спину ближайшего убегающего аборигена буквально раскроив его тело на двое.

  Скорость, с которой черное нечто, следующие мгновения металось от одной кучки обезумевших аборигенов, в спешке и неразберихе не противопоставлявшей всесильному злу буквально ничего, к другой не дозволяло мне распознать, что это за тварь, точными движениям огромных копий, на которых к слову оно передвигалось, разрывало плоть сильных персидских мужчин. Ощущая, как по мере приближения неизвестного монстра леденящая рука смерти все сильнее стискивается на моей шее, грозясь уже в следующую секунду разорвать мое тело на куски я в предсмертном ужасе лишь вскинул руки перед собой, ожидая окончания своих дней. Но внезапно, оглушительный скрежет, исторгаемый чудовищем, стих, оставив летать над разоренным лагерем только обреченные стоны покалеченных персов.

  Переполняемый первобытным ужасом от увиденного и тошнотворным запахом, окатившим меня мгновением назад, я не смел открыть глаз. Я знал, что за пределами моей собственной внутренней обороны, воздвигнутой туго зажмуренными глазами, меня поджидает ужас. Мне казалось, что промедление перед расправой надо мной связано лишь с чудовищной игрой, затеянной древнейшим злом, пробужденным моим отцом. Внезапно раскалённой иглой, в мой охваченный истерикой мозг вонзилась мысль об отце, отправившемся в этот ужасный храм. Зная, что дни мои сочтены и ограничены линией сегодняшнего календаря, я все же не хотел умирать, не взглянув в глаза твари, что расправилась с моим отцом.

  Распахнув дрожащие веки, я навсегда лишил себя спокойного сна и психического здравия. Супротив меня, в каком-то шаге высилась огромная черная фигура, наконец дозволившая мне разглядеть себя. Огромный скорпион, чья невероятная клешня, несомненно способная одним рывком разорвать скакуна на двое, высился над мое головой. Чудовищная фигура древнего монстра зависла надо мной в изготовке к очередному удару.

  Мне бы броситься тогда на утек, попытаться спастись, тем самым спровоцировав эту тварь на атаку. Уверен, моя жизнь тогда бы и закончилась, что, впрочем, несомненно было бы более гуманно по отношению ко мне. Но я не убегал и не пятился.

  Взирая на отвратительные черные чешуйки скорпиона, я внезапно понял, какую участь уготовили для моего отца древние боги. Водруженное туловище Льва Фёдоровича, всецело отсутствовало ниже пояса и немыслимым для меня образом оказалось замененным на огромную тушу мифического скорпиона, ныне порывавшегося разорвать меня в клочья. Стоящая предо мною тварь не была убийцей моего отца, это и был мой отец, обуянный чудовищной магией древних персидских шаманов.

  И если ваше сиятельство, вы считаете, что я уже рассказал, самое ужасное из своей истории, то спешу вас обнадежить, ведь следующий абзац этого анекдота навсегда отобьет у вас желание ко сну.

  Как завороженный я глядел, на изувеченное тело моего отца: его бледная кожа и мышцы были изрезаны неизвестным орудием, волосы на голове практически отсутствовали, а изо рта сочилась та самая зловонная черная субстанция, как я в следующее мгновение осознал и поддерживающая в нем жизнь. Глаза, красивые голубые глаза моего отца вперились на меня. Они были практически недвижимы, но я точно знал, что там, за броней этой чудовищной твари, там в глубине блестящей на солнце головы внезапно проснулся мой отец. Мой дорогой и любимый отец смотрел на меня наполненными ужаса и отчаяния глазами.

  На какую-то долю секунды мне показалось, что изуродованное лицо моего отца исказилось в некоем подобие улыбки, чтобы уже в следующий миг над персидской пустыней раздался душераздирающий вопль того, что прежде звалось моим отцом. Отскочив от меня, огромная черная скорпионья фигура заскрежетала своими клешнями и чешуйками с утроенной силой, будто вытанцовывая ужасающий победный танец. Равно как и раньше пораженный отвратительностью своего открытия и происходящего передо мной действа, я не смел сдвинуться с места и лишь смотрел за тем, как отец мой - Евдохин Лев Фёдорович, совершает последнее в своей жизни геройство.

  Внезапно окутанный песком воздух рассек ужасающий свист огромного жала, отправленного моим отцом в сторону своей цели, которой к моему глубочайшему ужасу оказался сам он. Огромная кувалда скорпионьего хвоста с широким костяным лезвием вонзилось в и без того истерзанную плоть отца, однако же, не задев жизненно важных органов одним махом лишь отсекла его левую руку, оставив уже недвижимую конечность висеть на мелком лоскуте бледной кожи. Следующий удар был совершен с большей точностью и вонзился в некогда широкую его спину, осенив желтый песок кровяной пылью. За мгновение до последнего удара, наконец положившего конец страданиям Льва Фёдоровича, я встретился с ним взглядом в последний раз (за эту секунду, я благодарен господу нашему). Во взгляде отца уже не было ужаса, безумия, или боли, напротив, его красивые глаза горели живым огнем и умиротворением. Очевидно вознося над своей головой дьявольское скорпионье жало, он понимал, что спасает меня от неминуемой гибели, но к сожалению, не от неминуемого сумасшествия.

  Последний удар, с хирургической точностью угодил в область шеи, тем самым отсечя измученную голову Льва Фёдоровича от отвратительного тела скорпиона. Спустя короткое мгновение предсмертных конвульсий уродливая туша членистоногого опрокинулась на бок, чтобы больше уже никогда не двинуться с места и вскорости оказаться погребенной под толщей проклятого песка.

  Пожалуй, на этом я готов закончить свой рассказ. По возвращении в Петербург мы с маменькой и Петром Афанасьевичем условились никогда больше не вспоминать о ужасающих событиях в Персии и вскорости навсегда распрощались. Маменька моя, не выдержав горя очень скоро захворала и сгинула первой же зимой, оставив имущество рода Евдохиных на меня. Что же касается меня, то оправиться от пережитого я так и не смог, от того ближайшими годами богатство моего отца было разграблено прихлебателями, желающими нажиться на сумасшедшем родственнике богатейшего графа Петербурга...

  Ну, что-то я разоткровенничался в своих воспоминаниях. Только что сказал вам ваше сиятельство, что условился никогда не рассказывать о случившемся и тут же на блюдечке все вам и выдал. Попрошу и вас же отчитаться, по какому поводу решили навестить сумасшедшего старика, как видите пожитков у меня не много, поэтому если вы адвокат, или нотариус какой, то смею вас огорчить. Уйдете с пустыми карманами.