Ильич

Утро было горьким как желудочный чай. Серый проснулся, но сразу вставать не стал. В глубине того, что в книжках называется «душа», жила робкая надежда, что пронесёт. Но Малой – чувак упёртый и надежда ожидаемо померла. Серый встал, подтянул трусы и пошлёпал открывать, прилипая босыми ступнями к линолеуму, как ящерица геккон из увиденной вчера передачи «В мире животных».

За окном плескался мутный осенний рассвет. Было сыро и прохладно, точно в подвале. Малой стоял на пороге, сияя, как лужа под солнцем, и тараторил без передышки:

– Длинный, понял? Я два километра шёл – он не кончается, понял? Давай быстрее! Это алюминь же. Тысяч за сто можно, понял?

Серый усмехнулся на словах про «два километра», открыл холодильник, поприветствовал старожила верхней полки – банку «Солянка закусочная», взял последнее яйцо, хрустнул им о край стола и расковырял ногтем дырочку в остром конце.

Пока он пил яйцо, Малой продолжал тарахтеть:

– Деревенские, наверное. Срезали на ЛЭПе, и оставили, чтобы не палиться. Там овраг же, понял? И кладбище с другой стороны. Потом на КАМАЗе приедут и заберут. А мы раньше успеем, понял? Давай быстрее! Э, я тоже хочу!

Последняя фраза относилась к яйцу.

– Нету больше, – Серый бросил высосанное яйцо в мусорку, прошлёпал в прихожую и начал натягивать штаны.

– Я как увидел – сразу хобана такой, – Малой размахивал руками и едва не подпрыгивал от возбуждения, – к тебе втопил. Ты же ближе всех живёшь. Если к Индусу – далеко, а вдруг эти вернутся?

– Всё, – сказал Серый, сунул ноги в растоптанные кроссовки и вытолкнул Малого из квартиры. – Веди, топила.

Провод и впрямь оказался длинным. Он начинался у края оврага, метрах в десяти от тропинки, ведущей к кладбищу, и уходил в кусты. Серый присел и развернул к себе косо обрубленный конец.

– Не, без тока, – радостно ощерился Малой. – Я уже трогал.

– Дурак, я диаметр смотрю.

– Шестижилка, трёхмиллиметровый, понял? – Малой улыбнулся ещё шире.

– «АС 240, ГОСТ 839-80», – без улыбки поправил Серый. – Вес примерно килограмм на метр. По таким ток в города подают. И в большие села.

За последний год Серый стал большим знатоком алюминиевых проводов. Да и не только он. Половина взрослого мужского населения страны тащила «цветмет» на приёмные пункты, благо было что тащить. Наделали проклятые коммунисты за семьдесят лет Советской власти, слава Богу, этого цветмета как грязи.

– А, ну да.

– И докуда он идёт? – спросил Серый, зябко поёжившись – от оврага тянуло сырью.

– Вон до того тополя точно, – Малой махнул на зеленеющую за кустами иву.

До раскоряченной, как строительные козлы, ивы было метров сто. Серый вспомнил про «два километра» и усмехнулся. Два километра «двести сорокового» весят две тонны. Но даже сто метров – это тоже было много. И да, такая длина – это не срезка с «ЛЭПы». Скорее всего, где-то кто-то размотал катушку.

«Если кто-то кое-где у нас порой…»

Серый выпрямился, полез за сигаретами, вспомнил, что они кончились вчера вместе с деньгами, и с тоской сплюнул в траву.

– Пошли.

Они проследили провод до ивы, обошли её и двинулись дальше. Трава, мох, нижние ветки кустов по сторонам от провода были смяты, ободраны, кора на деревьях содрана до нежно-зелёного луба. Серый просёк, что провод тащили. Значит, за ним есть след. И по этому следу хозяева катушки могут проследить, кто уволок их ценное цветметаллическое имущество. И по-хорошему надо было бы отломить от этого бесконечного серого червя какой-нибудь адекватный, реальный, как сейчас говорят, кусок метров в сорок – и сваливать. Но любопытство и отсутствие сигарет взяли верх, и они решили идти до конца.

Конец, впрочем, обнаружился быстро – провод пролёг через заросли ломкого малинника, похожего на вставшие дыбом гигантские макароны, и упёрся в спину мужика.

Мужик лежал лицом вниз, подобрав под себя руки. Серый сразу понял, что он волок провод, перекинув его через плечо, как бурлак. Или как Дед Мороз. Только бородатый зимний старик таким манером носил мешок с подарками, а мужик – один большой и длинный подарок себе, любимому. Нёс-нёс, тащил-тащил да и устал. И вот прилёг отдохнуть.

– Э, мужик, – негромко окликнул проводоносца Малой. – Э, слышь?

Серый обошёл тело – то, что мужик не совсем живой, ему стало понятно как-то сразу – присел, поглядел на серый, заросший ежиной подбородок, свороченный набок. На подбородке застыла жёлтая слизь. Трава чуть ближе к груди побурела от крови, тоже уже запёкшейся.

Рукава старой ветровки закрывали руки, виден был только один палец, большой, с темно-синим татуированным перстаком.

– Зонщик, – сказал Серый и посмотрел на Малого, топчущегося в стороне с круглыми глазами. – Кровь горлом пошла. И все – лапти в угол. Тубик. Он с диспансера.

– Точняк! – глаза Малого стали ещё круглее, в них отчётливо заплескалось «очко». – Линяем! Линяем, слышь!

– А провод? – Серый выпрямился, посмотрел в сторону кустов, из которых выползала, мертвенно-поблёскивающая в лучах утреннего солнца, алюминиевая глиста. – Мне деньги нужны.

Малой его не слышал и не слушал. Малой «присел на коня». Найденный на конце двухсотметрового алюминиевого червя жмур произвёл на него примерно тот же эффект, что и резкий звук в подвале после хорошего косяка, когда пробивает на шугняк.

Пухлое лицо Малого побелело так, что стало не видно веснушек, глаза постоянно двигались, не в состоянии зафиксироваться на каком-то предмете; он зачем-то постоянно приседал, выпрямлялся, снова приседал и ходил туда-сюда.

– Не мельтеши, – голосом героя фильма из видеосалона сказал Серый, соображая, как отделить от провода нужный кусок. – Голова начинает кружиться.

– Нас накроют тут, – Малой пробежался по полянке, ударяя себя кулаком в ладонь. – И кабзда! Завалят, и вона, в овраге закопают. Серый, давай слиняем, а? Ну давай…

Серый услышал в его голосе знакомые ноющие интонации и вздохнул.

– Уходи. Но на Ёрики копать больше не приходи.

– Почему? – оторопел Малой.

– Потому что ты конила и чмо будешь, если уйдёшь. Потому что вдвоём мы унесём в два раза больше провода, чем я один. Врубился?

– Ну, – убитым голосом отозвался Малой.

– Гну. Антилопа. Ищи кирпич. Два.

– Зачем?

– За мясом. Провод будем перебивать.

Малой застыл посреди поляны, затравленно озираясь.

– Ты чё сейчас делаешь? – спросил Серый.

– Кирпичи ищу.

Серый вздохнул. С Челло или Индусом было бы куда проще. Можно, конечно, надавать Малому по ушам, отвесить пендаля и простым сержантским языком объяснить, кто он, кто его родители и все родственники «до седьмого колена», но они это уже проходили, поэтому Серый просто и даже ласково сказал:

– Угрёбок, здесь нет кирпичей. Вали к дороге, ищи там.

Малой уставился на Серого как собака, силящаяся понять человеческую речь. В глазах его замельтешили искорки мыслительного процесса, перешедшие прямо-таки в неоновые вспышки понимания, а затем он сорвался с места и унёсся в кусты, нелепо размахивая руками.

Вслух помянув всякие половые органы, Серый подошёл к трупу, присел на корточки, потом на всякий случай оглянулся. Малому не нужно было видеть, что он будет делать. Обшаривать покойников само по себе малоприятное занятие, а если Малой заведёт шарманку про то, что у мужика были родственники, знакомые и вообще это «не по понятиям» и мародёрство, придётся его бить. Тогда Малой обидится и убежит. И всё опять упрётся в метраж унесённого кабеля.

Конечно, совать руку в карман брюк мёртвого человека противно. И даже страшно – вдруг там дырка и ты коснёшься пальцами прямо мёртвой кожи? Хотя, с другой стороны, вон кусок свинины же берёшь, когда шашлык делаешь – и ничего.

– Хорош менжеваться, – вслух сказал себе Серый. – Давай!

Ему очень нужны были деньги, и он сделал это. Обшарил, обшманал, обыскал труп. Точнее – его одежду. И ни хрена не нашёл. То есть нашёл, но всякую ерунду – раздавленный коробок спичек, заклеенную изолентой обложку от водительских прав, гаечный ключ на тринадцать-четырнадцать, пачку «Примы» с двумя мятыми сигаретами, закопчённый и воняющий кислым даже на расстоянии в метр обкусанный зонский мундштук из эпоксидки, канцелярскую скрепку и почему-то старый металлический рубль с Лениным. Больше в карманах ничего не было.