Девственница (ЛП)

- Девять плюс три плюс пять плюс два - это... девятнадцать. Я всего в шести очках от того, чтобы вытянуть из тебя правду. Так близко. Давай еще раз займемся сексом, чтобы я получила больше очков.

- Большую часть ты уже знаешь.

- Но не всю, верно?

- Да, - призналась Элли. Не всю.

- Так это «да» для большего секса?

- Тебе нужно восстановиться. У тебя небольшое кровотечение.

- Знаю, - со вздохом ответила Кайри. Она закрыла глаза, и улыбка исчезла с ее лица.

- Ты в порядке? - спросила Элли, натягивая сорочку Кайри, чтобы прикрыть ее груди. Она замерзнет в любую секунду, когда температура резко упадет. - Ты не обязана отвечать, пока не будешь готова. А когда будешь готова, правильного ответа не будет. Если ты не в порядке, можешь сказать мне и это. У меня тоже был «не в порядке» секс. Мы можем поговорить об этом.

Кайри по-прежнему молчала. Ни слова.

- Кайри? - настояла Элли. - Ты в порядке?

Кайри перекатилась на бок, положила руку на грудь Элли и закинула ногу на ногу Элли. Элли притянула к себе маленькую дрожащую Кайри и поцеловала ее в лоб. Она почувствовала, как ее захлестнула волна счастья и прилив собственничества. Ее. Вся ее.

- Элли, - начала она, - что ты только что со мной сделала?

- Что? - спросила Элли, собираясь с силами.

- Сделай это еще раз.

- Вот это моя девочка.

Глава 23

Гаити

Солнце уже село, когда они добрались до его пляжной хижины. Над водой висела луна. Звезды проснулись и вышли посмотреть на них. И как только они оказались в его хижине, Кингсли схватил Джульетту за руку и крепко прижал к себе.

Она обмякла в его объятиях, навалившись на него всем своим весом в знак полной капитуляции.

Он крепко поцеловал ее, и она обвила руками его шею. Благодаря ее росту она идеально подходила ему. Ее тело было крепким, теплая плоть и подтянутые мышцы, округлые бедра и полные груди. Он чувствовал ее силу даже в том, что она сдалась, и обожал ее за то, что она отдалась ему, хотя бы на одну ночь.

- Хочешь, чтобы я выпорол тебя? - спросил он, проводя рукой по ее волосам и прижимая ладонь к шее.

- Пожалуйста, - сказала она. S’il vous plaît. - Я фантазировала, как ты делаешь это со мной.

- Он порол тебя? - спросил Кингсли, отстранившись от одурманивающего поцелуя.

- Да.

- По его инициативе? Или твоей?

- Моей, - ответила она. - Я просила его сделать мне больно.

- Почему? У тебя были такие фантазии?

- Иногда. - Джульетта тяжело вздохнула. - Но если честно? К двадцати годам я была его любовницей уже шесть лет. Я устала от него, он мне наскучил. Моя любовь к нему угасала. Притворяться было трудно, тем более что его интерес ко мне за это время только вырос. Теперь я - центр его жизни, и он тоже... - Ее голос дрогнул. - Я привыкла одинаково любить и ненавидеть его. Теперь... теперь чаша весов склонилась.

- Значит, ты попросила его причинить тебе боль.

- Да. Несколько лет назад. Мне нужно было что-то, что заставило бы меня с нетерпением ждать возвращения в его постель каждую ночь.

- Сработало?

Она кивнула.

- Сработало. Работает. Я больше не хотела его, но хотела этого, хотела того, что он давал мне ночами - боль, страх и силу. Я хотела этого, несмотря на то что не хотела его.

- Ему понравилось так же, как и тебе?

- Сначала он не хотел причинять мне боль. Мне пришлось умолять его сделать это.

- А почему он не захотел этого, если ты хотела?

Джульетта пожала плечами.

- Он белый. Я черная. Он француз. Я гаитянка.

- И это давило на его совесть? Цвет кожи и французский колониализм? А не то, что тебе было четырнадцать и ты продавала себя в обмен на жизнь матери, когда он взял тебя в первый раз?

- Не осуждай его, - сказала Джульетта, тыча пальцем ему в грудь. - Ты не видел меня, когда мне было четырнадцать. Я бы тоже трахнула себя. И ты тоже.

- У меня есть совесть, - ответил Кингсли.

- Так ты свою называешь? - сказала она со злой усмешкой.

- Ты ведь хочешь, чтобы я выбил из тебя всю спесь, не так ли?

- Bien sûr, - ответила она с широкой улыбкой.

- Есть что-нибудь, что тебе не нравится, чего ты не хочешь? - спросил он. - Ограничения?

- Он вернется через неделю. К этому моменту у меня не должно остаться синяков. Это все. Он и я, мы занимались всем.

- Он насиловал тебя?

- Когда я того хотела. Ему не нравится, но это я люблю больше всего. Если я злю его, он соглашается, и после ненавидит нас обоих. Мне нравится заставлять его ненавидеть себя. - Она улыбнулась, и Кингсли заметил вспышку тьмы в ней, зеркальное отражение его тьмы.

- Ты носишь с ним ошейник?

- Нет. Он дарит мне драгоценности и дорогую одежду. Так он показывает мою принадлежность ему. Я бы предпочла ошейник. По крайней мере, это было бы чем-то личным.

- Я никогда ни на кого не надевал ошейник. Ошейники для собак.

- Но надеваешь ошейник на собаку, чтобы, если она потеряется, ее можно было вернуть домой к законному владельцу. Ошейники не для собак. Они для хозяев.

Кингсли посмотрел на нее и на мгновение потерял дар речи. Наконец ему удалось выдавить из себя несколько слов.

- Я хочу владеть тобой, - сказал Кингсли.

Джульетта только рассмеялась и покачала головой.

- Встань в очередь.

Кингсли притянул ее к себе и поцеловал.

Джульетта сказала, что мечтала о боли. А Кингсли фантазировал, как причинит Джульетте боль с их первой ночи вместе. Дарить и получать боль было самым интимным актом, который два человека могли разделить друг с другом. Даже более интимный, чем секс, который требовал так мало мужества. Секс был биологическим зудом, не более. А боль была жизнью, доверием и все, в чем он нуждался от Джульетты, все, что он хотел дать ей.

Но он не планировал это на сегодня, просто фантазировал. И с собой у него ничего не было - ни флоггера, ни трости, ни плети, ни цепей. Это не остановило Сорена, когда они были мальчишками в школе. Но это был Сорен, и Сорен мог избить до полуобморочного состояния одним лишь...

Конечно.

Кингсли расстегнул ремень и вытащил его из петель брюк цвета хаки. Он похудел, живя на острове, вес, который ему не нужно было терять. Месяц назад он нашел ремень в сумке, тот самый, что лежал в кожаной сумке, хранившейся в том шкафчике, в сумке, в которой было все, что ему понадобится, чтобы бежать, если придет время. И сумка, в которой лежали последние и единственные вещи, имевшие для него значение. Ремень был в той сумке.

Джульетта нервно шагнула к кровати.

- Ты знаешь, что это? - спросил Кингсли.

- Твой ремень, - ответила она.

- Он мой, и не мой. - Он протянул его. Черная кожа была потертой и выцветшей, но в остальном она была в первозданном состоянии. Он был высокого качества и, без сомнения, стоил дорого, когда был куплен более двадцати пяти лет назад.

- Этот ремень, - продолжал он, - принадлежал первому человеку, который порол меня. Он был парнем из моей школы, и я любил его. Я так сильно любил его, что отдавал ему свое тело всеми возможными способами. И этот ремень он использовал во время порки. Его ремень. Я хранил его все это время.

- Для тебя он особенный, - сказала Джульетта, разглядывая черную кожу.

- Для меня он особенный. Был особенным…

- И есть, - ответила она. - Если бы он не был все еще важен для тебя, ты бы не рассказывал мне о нем.

Кингсли кивнул.

- Он особенный для меня. Тогда, и сейчас, и всегда. Настолько особенный, что я никогда никого не порол этим ремнем. Я прятал его, как сокровище. Прятал вместе со всеми моими воспоминаниями о нем и о том, что он делал со мной.

- Ты любил его?

- Да. И сейчас люблю. Хотя иногда я жалею об этом. Вот уже двадцать три года, как он вонзается в меня ножом.

Джульетта кивнула.

– Мне знакома такая любовь. Любовь, как нож, - сказала Джульетта. - Но нож - это то, что делает нас теми, кто мы есть. Не сожалей о ноже.