Война номер четыре

Возок Ады мягко шёл по заснеженным улицам, полозья иногда чуть слышно гудели на льду. Маленькие окна залепило снегом, внутри стало совсем темно. От голода и усталости Орсо начал мёрзнуть и из последних сил боролся со сном. Чёрная шубка Ады касалась его плеча, она даже на вид была такой тёплой, такой уютной… не спать, ещё не хватало!

— Вы уже подумали, что будете делать с обстановкой дома? — спросила опекунша.

Орсо ещё раз героическим усилием отогнал дремоту:

— Я бы хотел… если это вам не помешает… я хотел бы забрать вещи из кабинета отца, всю библиотеку, Пороха, конечно, и… если можно… ещё рояль.

Часть 2, где говорится о мечтах, Творце и звёздах

Зима взялась за город по-настоящему: дворники не успевали бороться с сугробами, карнизы украсились снежными фестонами, мосты обледенели, и ночами целые отряды уборщиков с пешнями и лопатами долбили наледь, чтобы утром можно было ездить без опаски. Похолодало, и в одно хмурое морозное утро город расцветился словно яркими фонариками — в него вторглись стаи снегирей. Громкое требовательное «пик-пик» доносилось с каждого куста, рябиновые деревья дрожали и колыхались под натиском сотен голодных птиц.

Орсо мог часами просиживать у окна своего нового обиталища, глядя на снегирей, облюбовавших рябиновую аллею. Наружная стена спальни была, собственно, скатом крыши, и окна в ней получились огромные, с широкими подоконниками. Тёмно-рыжие ягоды и алые грудки снегирей горели на фоне пасмурного неба, их мелькание притягивало взгляд, и на какое-то время забывалось всё — редкие радости и большое горе, тревога о будущем и странное чувство потерянности в неожиданно изменившемся мире, где теперь приходилось жить. Ибо жизнь в доме Ады была поистине ни на что не похожа.

Дом, где жила приёмная дочь королей, снаружи казался совсем маленьким, но остроумная планировка внутренних помещений не давала ощутить тесноты. В распоряжении Орсо были две комнаты — кабинет и спальня на втором этаже. Кабинет был совершенно обычным небольшим помещением, где нового хозяина уже ждали удобные книжные полки; отцовский стол поместился прямо напротив окна, как будто всегда там стоял, а в маленькую нишу, невесть зачем оставленную в дальней стене, как родной встал большой глобус на медной подставке. Большую библиотеку, конечно, здесь было не разместить, но Орсо, раз решившись, не передумал. Почти все книги отправились в Музей изящных искусств — хранитель тамошней библиотеки не мог поверить своему счастью и долго в немом восторге перелистывал составленный отцом каталог. Себе Орсо оставил лишь старинный атлас, где земля ещё была представлена квадратом, и «Плавание кругом земли», а Ада попросила себе на память рукописную «Повесть о девице Леонор» — тетрадка в плохо сохранившемся кожаном переплёте была, должно быть, переписана как раз девицей, полудетским крупным почерком с забавными ошибками. «Повести» было никак не меньше ста пятидесяти лет, значит, и тетрадка, вероятно, помнит ещё Луиджи Первого. Так-то: была девичьей забавой — стала раритетом.

Кабинет Орсо обставлял постепенно, торопиться было некуда. Со спальней знакомство вышло коротким: первые два дня он почти безвылазно провёл именно там. Пережитые события сделали с ним что-то странное — он почти всё время спал, как ёж в норе, изредка воскресая, чтобы перекусить. На третий день поднять голову от подушки стало полегче, Орсо виновато явился к завтраку, ожидая, что Ада выскажет обиду или неудовольствие, — и обнаружил, что она готовит завтрак сама. От этой картины все предполагаемые оправдания вылетели у юноши из головы, остался лишь глупый вопрос:

— А где кухарка?

— На рынке, — мотнула головой Ада, стараясь не размахивать руками, перепачканными в муке. — Покупать хорошие продукты она умеет, но, Творец, что она дальше с ними делает!.. Это ужас, я не готова с этим мириться. Полейте-ка мне в эту квашню воды — вон из того кувшина… так, достаточно, достаточно! Если я ничего не забыла, через полчаса у нас будут калачики.

Калачики были. В сопровождении домашней ветчины и тернового варенья они были прекрасны вдвойне. Ада заметила смущение Орсо и развеселилась ещё больше:

— Не знаю, говорили ли вам, что я не аристократка? Я бы, пожалуй, сама смогла работать кухаркой, случись такая надобность. Это, между прочим, одна из причин, по которым я не живу во дворце: нельзя во всё без разбора сыпать мешками тимьян! Это преступление!

Орсо так и не понял, шутит его опекунша или серьёзна, но готовила она и вправду отменно.

За исключением коротких разговоров с Адой во время трапез, больше Орсо почти ничего не делал. Постоянная непроходящая усталость и равнодушие, как после болезни, окутывали всё сильнее, а тут ещё зима решила, что снега к праздникам маловато, и целыми днями на землю не падало ни единого лучика солнца. Плотные снеговые тучи цвета старого серебра цеплялись за шпили, висли на пожарных каланчах и застревали в кронах пирамидальных тополей. Орсо казалось, что каждый день повторяет предыдущий: едва рассветало, снегири слетались на рябины, а с темнотой исчезали, и нередко наследник Травенари задрёмывал прямо на подоконнике и просыпался уже глубокой ночью.

Со дня, когда не стало отца, прошла уже декада, и однажды утром Орсо проснулся под звон капели (внезапно северным ветром принесло оттепель) с ужасным чувством. Он совершенно позабыл о Порохе! Бросил друга в незнакомомдоме и даже ни разу не навестил!

Полный отвращения к самому себе, Орсо наскоро оделся, сбежал вниз по скрипящим ступеням, через чёрный ход выскочил во внутренний двор, откуда было ближе всего до конюшни, — и столкнулся с входящей с мороза Адой. Она была в мужском костюме, меховая шапочка сбилась набок, перчатки были насквозь мокрыми и пахли конским потом.

— Доброе утро, — буркнула Ада и уронила перчатку. Орсо, помня о её больной ноге, нагнулся, поднял перчатку, подал хозяйке. Та смерила его сердитым взглядом:

— Очень мило с вашей стороны было взвалить на меня, старую больную женщину, заботы о вашем любимом коне. Он велел передать вам, что всё же надеется на встречу.

— Я… вы… простите, я в самом деле… — вот тут Орсо наконец залился краской, как девица. Просто почувствовал, как пылают уши.

Ада хмыкнула, сердито хлопнула перчатками по ладони:

— Впредь прогуливать его будете сами. Извинения тоже адресуйте Пороху — он их заслужил.

Опекунша, хромая, отправилась в дом, а Орсо побежал по истоптанному копытами двору в конюшню. Конюх Ады, весёлый чернявый парень вряд ли старше самого Орсо, уже обтирал Пороху ноги, мышастый красавец терпел, но нервничал, раздувал мягкие ноздри и норовил отойти от незнакомого человека, насколько позволял денник.

— Дайте мне, — Орсо решительно отстранил конюха, обнял Пороха за шею, прижался лицом к гриве:

— Прости, зверь, прости меня. Скучал, да? Скучал, мышь?

Конюх тронул Орсо за руку и что-то вложил ему в ладонь — сухарик! Сам-то не додумался прихватить угощение, вот болван.

Порох взял губами корочку, фыркнул, боднул хозяина тяжёлой башкой. Прощённый наследник обернулся к конюху:

— Я теперь сам буду его чистить. Он ко мне привык. Зря я не приходил…

— Оно так, — кивнул мальчишка, — тосковал он сильно. Хозяйку в первый раз к себе не подпустил, так и стоял, бедолага, три дня не гулявши. Потом уж она на Сове выехала, так этот следом запросился…

— Сова? — Орсо оглянулся: в дальнем деннике, отделённая от Пороха четырьмя смирными упряжными меринами, стояла кобыла. Пороха можно понять — тут запросишься следом! Отгородить жеребца от такой девочки очень даже полезно…

Закончив чистить и расчёсывать Пороха, Орсо подошёл рассмотреть Сову. Кобыла пего-крапчатой масти, с коротко подстриженной гривой, уже вычищенная, смирно жевала, вроде бы совершенно не интересуясь посетителем. Лукавый глаз был точно такого же цвета, как у хозяйки, — карий с лиловым ободком. Конюх подошёл тоже, постоял, любуясь лошадью:

— Видите, господин, ноздри-то у неё розовые!