Война номер четыре

Орсо кивнул:

— «Жирная трава без корней» — старое ругательство…

— Да, корни у нынешних богачей обычно уходят неглубоко, — кивнула женщина. — У многих деды, отцы, а то и они сами начинали зарабатывать, торгуя вразнос пирожками или разгружая баржи в порту. Очень немногие из них имели готовый начальный капитал… Пройдёт пятьдесят-сто лет — и у купеческих и промышленных фамилий тоже отрастут корни, но пока дворянам, которые не умеют или брезгуют богатеть таким путём, остаётся гордиться родословными — больше-то нечем…

— Но есть ведь и очень богатые дворянские роды! — заметил Орсо.

— Есть, — согласилась опекунша, снова уселась в кресло и начала в задумчивости расплетать толстую косу. — Чаще всего их состояния выросли на грабеже, а кого и что грабить: заморские колонии, государственную казну или население собственной страны — не так уж важно. Грабёж, воровство, взятки, женитьба на богатых наследницах — вот истоки этих состояний. — Ада отбросила за спину волну тёмных волос и недобро усмехнулась:

— А проще и удобнее всего грабить рабов.

Теперь уже Орсо мерил шагами гостиную, пытаясь уложить в голове все эти премудрости:

— Аристократия — за войну? Не могу поверить…

— Отчего же? Аристократы — военное сословие, смысл их жизни — война в защиту своих земель, полученных от сюзерена, и грабёж соседей. Вспомни любимые развлечение дворян — охота и турниры. Воинские занятия.

— Но сейчас ведь… другие времена… — Орсо попытался представить отца в рыцарской броне во главе отряда… кого?

— Да, такие, как твоя семья, — порождение более поздней эпохи, — Ада угадала его мысли. — Вы не воины — вы рантье. Владеете землёй, но никогда не имели в собственности людей, живущих на ней. Источник ваших доходов — арендаторы, а это уже весьма далеко от милой сердцу старой аристократии картины «раб и господин»! Те, кто трудится на вашей земле, так же точно продают свой труд, как рабочие на фабрике.

Орсо потряс головой не хуже Пороха:

— Но какая связь между этими дворянскими бреднями и войной?!

Ада вздохнула:

— Понимаешь, всё завязано на способ ведения хозяйства. В нашем случае — хозяйства страны. Война заставит заводы работать на износ и одновременно потребует призвать в армию людей, которые раньше трудились на них. Значит, у станков их заменят женщины и дети. И крестьян, которые будут вынуждены кормить армию, тоже станет меньше — они ведь попадают под мобилизацию. Значит, и здесь вместо мужчин пахать и ловить рыбу будут женщины и дети. Кончится тем, — женщина пошевелила кочергой угли в камине, — что государство или победит ценой полного падения производства… или проиграет с тем же исходом. Полумёртвая от голода, обезлюдевшая, нищая страна. При любом раскладе Андзола в проигрыше. Вот тут-то и явятся те, кто считает себя хозяевами мира: предложат дары — весьма соблазнительные, плохого не держат! — в обмен на признание за ними верховной власти. Жизнь сытого раба, всегда готового лизать сапог господина, — думаешь, не найдётся те, кому это бальзамом на сердце ляжет? Эти-то, приносящие дары, и станут господами, а вся страна — толпой рабов, отличных друг от друга только количеством хозяев, стоящих выше.

Ада помолчала, потом словно нехотя добавила:

— И это — одна из самых мощных стран мира! Айсизи уже далеко не так сильна, а остальные… Остальные уступают Андзоле по населению, по развитию производства, по природным богатствам или по другим меркам… Они тем более не устоят. А наша здешняя аристократия с немалым удовольствием поможет захлопнуть эту ловушку!

— Но… почему? — тихо спросил Орсо.

— Потому что рассчитывают занять при новом порядке местечко повыше, следовательно, поближе к господам, — пожала плечами Ада. — Наивная мечта! Как и все их мечты, впрочем…

— Значит, — юноша думал вслух, и опекунша не прерывала его, — часть наших дворян поддержат войну? Тогда выходит, что брат Мауро может… ну, то есть… — Ада молчала, не желая сбивать воспитанника с мысли.

— То есть он не ждёт, что все эти братья непременно будут воевать — они же сопляки, кто их пустит… но из них готовят будущих господ? Сословие властителей? Так, что ли?!

Ада посмотрела на него с гордостью и ноткой печали:

— Да, мой дорогой, примерно так. Не в первый и, боюсь, не в последний раз. А теперь подумай, много ли жителей Андзолы поймут это заранее, до того, как начнётся всё это безумие. Да и когда начнётся — этого бывает мало для понимания… — Ада подняла глаза к темнеющему окну и тихо произнесла, словно прочла на оконном переплёте:

Ваши владыки, что падки до славы,

Смеют указывать скиптром своим,

Чтобы умножить триумф свой кровавый,

Новые жертвы, потребные им…

— Но… — Орсо заметался по комнате, — но почему вы не расскажете всё это? Всем? Можно же написать в газете, в конце концов…

Женщина вновь устроилась в кресле, вытянула ноги к огню и сложила руки на груди; отражая свет углей, кровавой каплей блеснул гранат колечка.

— Мы уже пытались так делать. По наивности — только, умоляю, не принимай на свой счёт! — я сначала тоже верила, что стоит только всё рассказать — и люди сами поймут, что и как делать… К сожалению, есть много «но». Ты веришь мне, потому что мне доверял твой отец и сам ты уже успел на своём опыте проверить, что мои слова хотя бы отчасти правда. Его величество верит мне, потому что никогда не спорит с королевой Марией, а она верит, потому что я смогла показать ей свидетельства давнего большого заговора — те, что помог найти твой отец. Зандар верит, потому что сам встретился с врагами и только потом узнал, что это за враги… А как мне убедить миллионы других людей? Жизни, даже моей, не хватит, чтобы дать каждому его личный, особенный опыт, который заставит его задуматься и поверить!

Ада резко подняла на ноги, тяжело опираясь на подлокотники кресла, встала перед огнём и теперь говорила как будто с играющим на поленьях пламенем, а не с воспитанником:

— С таким врагом, как наш нынешний, должны бороться не рыцари-одиночки, а организованные всеобщие силы — армии, партии, страны, миры… Чтобы это случилось, общество должно знать о природе, корнях этого врага, об опасности, которую он несёт, и о путях борьбы. А этот опыт нельзя пересказать. Его либо получают на своей шкуре — и, как всякая подобная наука, он может быть смертельно опасен, — либо перенимают у другого общества, прошедшего этим путём. Перенимают, сливаясь с ними, образуя новое общество, наследующее всем свои предшественникам…

Отдавшись мыслям, Ада, казалось, вовсе забыла о собеседнике и словно продолжала какой-то давний спор, не связанный ни с Орсо, ни вообще с делами этого мира:

— Сколько раз пытались «пересадить прогресс на новую почву»! Сколько потратили сил, сколько угробили достойных людей… Как можно пытаться вертеть колесо истории, не понимая, на чём оно крутится?! Чего же теперь удивляться, что вместо светозарной армии добра по вселенной катится колесница разрушения! И кончится тем, что кто-нибудь опять потребует «последней милости»… мерзавцы…

Юноша почти перестал понимать её, тем более что в её взволнованной речи всё чаще проскальзывали неведомые ему слова. Звучали они вроде бы знакомо, но уловить их смысл не удавалось.

Ада внезапно замолчала, прошлась туда-сюда по гостиной, сцепив руки, потом обернулась к воспитаннику:

— Говоря упрощённо, здесь, у нас, ещё не хватит знаний, чтобы понять весь размах беды. А требовать слепой веры я не стану и никому не советую: это любимый приём наших врагов. Так что, если уж быть честной до конца, мой дорогой воспитанник, я могу действовать здесь только от лица своей небольшой семьи — не Их величеств, а моих родных. Мы, если можно так сказать, наследственные борцы с нашим давним врагом, выискиваем его по всем мирам и преследуем, где можем. А он преследует нас. Причём враг начал раньше, так что вопрос о праве на самозащиту здесь даже не обсуждается. Это вам на всякий случай, если какая-нибудь гнида попытается тебя упрекнуть…