Падшие люди

То первое сообщение было не очень информативным: несколько строчек, примечательных лишь тем, что они в немногословных выражениях уведомляли о совершении жестокого преступления. По непонятной причине я подумала про Томаса и его царапины, однако он был не из тех, кто любит слоняться по Уайтчепелу. Двадцать четыре колотые раны…

Спустя несколько дней в газетах появились новые подробности убийства. В одной утверждалось, что женщине нанесли не двадцать четыре, а тридцать или сорок ударов. Один из бедняков, спускаясь по лестнице, споткнулся о ее тело. Он был не первым, кто прошел мимо убиенной: в половине четвертого утра еще один обитатель переступил, как он думал, через спящую бродяжку, по пути в свою каморку. Без четверти пять очередной жилец обратил внимание на женщину, лежащую в луже крови, и побежал искать полицейского.

Сообщалось, что были арестованы два солдата из Тауэра; потом – что солдат этих отпустили без предъявления обвинения.

В последующие дни история с убийством женщины не шла у меня из головы. Трупы на улицах Уайтчепела или на лестницах в трущобах Никола не были необычным явлением. Убивали из-за самых обыденных вещей – табака, мыла. Однако у этой женщины была исколота вся грудь и вообще все тело. В свою бытность медсестрой я обрабатывала множество подобных ран, нанесенных самыми разными острыми предметами, порой по нескольку раз, но убийство этой женщины меня шокировало: чтобы нанести тридцать ударов, нужно потратить немало сил и времени. К сожалению, мужчины в приступе ярости или страсти нередко забивали жен до смерти тем, что попадалось под руку, либо могли пырнуть их ножом или задушить, Но это жестокое убийство было совершено ради забавы. Тот, кто, рискуя быть пойманным, не жалел сил своих, не спеша расправляясь с жертвой, должно быть, заранее предвкушал удовольствие от собственного зверства.

Сама эта женщина ничем выдающимся не отличалась. Рост – средний, возраст – тридцать-сорок лет, одета в темное грязное рванье, никаких мало-мальски любопытных вещей при ней не обнаружили. Явно, что ее никто не стал бы искать. Эта несчастная могла бы похвастать лишь тем, что ее, всю в дырках, как решето, нашли на дне лестничного колодца, где она скончалась, не проронив ни звука, ибо никто из семнадцати обитателей дома шума борьбы не слышал.

У меня вошло в привычку собирать газетные сообщения, и я сохранила все заметки, посвященные этому убийству. Интересные публикации и статьи о памятных событиях я начала коллекционировать со дня нашей свадьбы – надеялась составить альбом из газетных вырезок, в котором были бы документально отражены вехи нашей совместной жизни. Затея дурацкая, жалкая дань романтизму. Романтиком я оказалась никудышным; меня больше привлекали мрачные истории. Томаса веселил мой нездоровый интерес к жути. Со смехом он трепал меня по голове, считая это признаком наивности. Если б он узнал, сколь много мне известно о преступлениях, вряд ли бы его это позабавило. Представляю, на какие «романтические» воспоминания воодушевила бы нас эта моя привычка через двадцать лет. Ой, дорогой, а ты помнишь то убийство? Какой это был ужас! В действительности, мой интерес отчасти возник от отчаянного желания найти себе какое-то занятие. Уйдя из больницы, я теперь жалела, что передо мной больше не стоят никакие задачи; меня заедала мучительная скука, нужно было чем-то занимать себя. А те истории, одновременно знакомые и, к счастью, далекие, разжигали мое любопытство.

Миссис Уиггс, увидев в столовой разбросанные на столе газетные вырезки, попыталась их выбросить.

– Эти мерзкие сообщения о порочности заляпаны отпечатками тысяч грязных людей, а кто знает, где побывали их руки, – заметила она, наблюдая, как я складываю вырезанные из газет статьи.

Я убрала их в буфет в дальней части столовой, которую обычно не использовали. В доме нас проживало всего несколько человек, мы вполне умещались в передней половине, которую от задней отделяли двустворчатые деревянные двери. То помещение оставалось холодным и темным; там не топили камин, не зажигали светильники, пока я не стала проводить в нем время.

– Миссис Ланкастер, прошу вас, подумайте, сколько скверны осело на тех грязных газетах, которая теперь распространяется по дому, – с завидной периодичностью твердила мне экономка.

– Миссис Уиггс, мне они нужны лишь для того, чтобы обсуждать с доктором Ланкастером текущие события. Должна же я как-то стараться удержать его внимание, он ведь очень умен, как вам хорошо известно.

Из прислуги только миссис Уиггс жила с нами в доме. Кухарка и судомойка Сара приходили на работу каждый день. Кухарка, возможно, иногда спала в кухне, хотя мне туда не было нужды наведываться, да и желание всякое пропало после того, как в последний раз меня оттуда выставили с позором. Как знать, может, она вообще там со всей своей семьей обитала. Сара была хилая девушка с тонкими губами, жиденькими волосами, резкими чертами лица и вечно неприязненным взглядом. Думаю, моя коллекция газетных вырезок вызывала у нее недоумение, и она, я уверена, не теряла надежды, что однажды ее господин женится на настоящей леди, а та будет давать торжественные ужины и наполнит дом лентами и шляпками – никчемными фривольными вещицами, как мне с детства внушали. Я ставила ее в тупик. Да и себя тоже.

Куда бы я ни удалилась в доме, миссис Уиггс старалась меня выследить, гоняясь за мной из комнаты в комнату, при этом она всегда таскала за собой Сару, разражаясь тирадами – для моих ушей.

– Сара, дом – это поле сражения. Мы, слабые женщины, не должны давать себе ни минуты отдыха, заявляя, что расправились со всеми врагами чистоты. – С важным видом она расхаживала по комнате, будто генерал, обозревающий поле боя по окончании кровавой битвы, и давала Саре сразу по семь поручений.

Миссис Уиггс убедила себя, что городской воздух ее убивает. Если не сам лондонский воздух, тогда его паразиты. Они плетут против нее заговор и мгновенно одолеют, стоит ей устроить себе минутную передышку. Бедная Сара приводила в исполнение план обороны экономки. Та заставила ее наделать бумажные мухоловки и развесить их по всему дому, особенно в коридорах и на кухне, потому что именно там во множестве роились мухи. Если миссис Уиггс не воевала с мухами, она стряпала отраву для тараканов из свинцового сурика, черной патоки и пищевой соды, которую раскладывала по углам в каждой комнате. Томас однажды наступил на эту смесь и рассвирепел, с воплями скача по всему дому и изрыгая проклятия. Я закашлялась, чтобы скрыть распиравший меня смех, и убежала в другую комнату.

– Меня постоянно мучает кашель, и от него никого спасения, – жаловалась миссис Уиггс. – Должно быть, из-за тумана. Он заползает под дверь, несет с собой копоть, гнусь и заразу, что плывут в нашу сторону из зловонной ямы, которую кличут Темзой. А вонища-то!.. Окно боишься открыть из страха надышаться ядом, а заднюю дверь нельзя отворить, потому что нас заедят мухи. Я не могу дышать в этом городе. Что, если из-за нездорового воздуха у меня развилась чахотка? Сколько мне осталось?

– Воздух тут ни при чем, миссис Уиггс. Это устаревшие взгляды. Нынче в моде микробная теория. Убивают инфекции, коими поражены люди. Если они кашлянут или чихнут, вам конец, так что в дом лучше никого не приглашать, – дразнила я ее, просматривая какую-нибудь газету в поисках новых сообщений об убийстве, да еще рожи при этом корчила – не могла устоять перед соблазном.

Миссис Уиггс тщательно следила, когда над Темзой поднималась малейшая дымка. Словно боялась, что из реки восстанет загробный мир.

– Туман хоть глаз выколи! Я на дюжину шагов перед собой не вижу. Неудивительно, что убийцы и воры стекаются в Лондон. Здесь просто идеальные условия для их злодеяний. Тлетворный запах липнет к занавесям, белью, коврам. У меня нос забит этим смрадом.

– Вы же говорили, что нос у вас воспален от чахотки, – заметила я.

– В отличие от вас, миссис Ланкастер, я не горожанка. И очень скучаю по чистому деревенскому воздуху и полевым цветам. Наверно, это река мстит нам за то, что мы сливаем в нее нечистоты. В один прекрасный день вся эта дрянь всколыхнется и затопит нас. Жаль, что нельзя вернуться к выгребным ямам. С ними жизнь была гораздо проще.