Невозможный

– Я могу сказать, но обещай, что ты не обидишься.

– Обещаю, – уверенно тряхнула ты головой, подозревая в тот момент, что в этом его определении и таятся твои комплексы, которые ты даже не пыталась никогда отбросить, а, напротив, с энтузиазмом, достойным лучшего применения, отращивала и лелеяла.

Он посмотрел на тебя и увидел, очевидно, решимость.

– Ты по-хорошему провинциальна, как извечная московская тихая обывательница. И в этом твоя прелесть. Бульварное кольцо – это своего рода удивительный заповедник, где сохранились реликтовые формы нормальной человеческой жизни посреди паноптикума новой громогласной элиты. Ты ограничена в средствах выражения чувств, да и в самих чувствах. «Леди не должна позволять себе нервы». Я не знаю, хорошо это или плохо. Но ты рискуешь так и состариться в коконе своих внутренних запретов.

Тебя удивило, что этот чужой, случайный в твоей жизни парень говорит о тебе твоими же словами. Так понимает тебя. Так точно идентифицирует. Просто взял и произвел сканирование мозга.

– Ты не экстрасенс?

– Нет. Я и сам был таким, как ты. Пока не увидел его. И меня прорвало. Но сегодня и с тобой что-то произошло.

Вчера, подумала ты. Или еще раньше – когда в дверях твоей квартиры появился веселый дружелюбный мальчишка из телека. Мальчишка-анимашка, оказавшийся мужчиной. Обманка. Подлянка судьбы. Ты хотела страстей? Мучайся теперь!

– И что ты будешь теперь со всем этим делать? – спросила ты тихо.

– Не знаю. Мучиться и наслаждаться, наверное. А тебе это еще предстоит. Не думай, что легко отделаешься, – ответил он, то ли в шутку, то ли всерьез.

Если бы он знал…

Вы топтались у подъезда и никак не решались расстаться. Как будто прикрывали друг другу рану. Вы оба были ранены этим невозможным парнем, и вам казалось, что если расстанетесь, то так и будете зиять каждый своей открытой раной. Ты уже не спрашивала себя, что происходит. Ты просто открыла подъезд электронным ключом и вошла, слегка придержав дверь. И Гера понял тебя – вошел следом.

Новый друг, случившийся так неожиданно, переступил порог твоего дома и замер.

– Ты живешь не одна?

Он смотрел на пол. Под вешалкой стояли конверсы мальчишки.

– С братом, – легко соврала ты. – Но его сейчас нет дома.

Гера снял пальто и отодвинул створку шкафа. Там висела легкая куртка мальчишки. Он ушел в другой – кожаной, недавно купленной. Она очень шла ему.

Гера повернулся к тебе.

– Твой брат носит такую же куртку? Как у него? И такие же конверсы? Похоже, наш парень становится иконой стиля, – Гера засмеялся и пристроил, наконец, свое пальто на плечики. Для этого ему пришлось несколько углубиться в чрево шкафа. Когда он повернулся к тебе, на нем не было лица.

– Здесь пахнет… его парфюмом, – и, помолчав немного, спросил: – может, твой брат… еще и поет?

– Может, ты – фетишист?

– Нет, я просто видел его в институте во всем этом.

– Зачем ты ходишь в институт?

– За сладким обманом, наверное, – усмехнулся он. – Там мне кажется, будто я все еще могу петь.

– Пойдем пить чай, – сказала ты.

– Ты мне не ответила. Что происходит? – спросил Гера, не двигаясь с места.

– Брат подражает ему, очевидно. Это он мне про концерт сказал, – уверенно ляпнула ты первое, что пришло в голову, и потащила гостя на кухню. – Устраивайся. Ужинать будешь или только чай?

– Чай, пожалуй.

Ты сервировала чаепитие, как любила – красиво и вкусно. Как было до того, как ты себя совсем забросила.

– Расскажи мне, как он поет. Как профессионал расскажи. Что это было?

– Ты хочешь узнать о его технике звукоизвлечения? – усмехнулся он.

– В том числе, – кивнула ты.

– Понимаешь, в чем штука, – начал Гера неторопливо, грея озябшие руки об горячие бока чашки с чаем, – каждый раз, когда я пытаюсь сделать это для себя как специалист, я невольно ухожу в слух. Одна непрекращающаяся волна, и всё это дышит, меняется, сдвигается, летает… Я могу тебе, конечно, рассказать о сложных ритмических сдвигах, мелизмах, тембровых оттенках. О его немыслимом вибрато полным голосом… Ты слышала его гроул в фальцете, от которого у меня шерсть дыбом на загривке.

– Гроул – это рычание?

– Да, хотя правильнее говорить – граул.

Да-да… Вибрато… гроул… А тебе тогда казалось, что его голос рвал волокна, и от твоего сердца остались одни ошметки…

– Ему ведь от природы дано не так уж много. И то, что он так фантастически звучит, – это целиком и полностью его собственная заслуга! Потому что фальцет – это техника и способ звукоизвлечения, а не голос. И далеко не каждый исполнитель такое умеет. Фальцет – это совершенно другая манера пользоваться голосом, грудной клеткой, позвоночником, легкими, мышцами живота… И звук воспроизводится из таких потаенных утроб нашего организма, о которых в повседневной жизни обычный человек даже не догадывается. Переход грудного голоса в фальцет совершается путем мышечного маневра, но в чем он состоит, так никто еще и не выяснил. Очередная загадка бога. Короче, это каторжный труд. Это – годы титанической работы над собой. Но ты же понимаешь, что дело не просто в технике. Есть еще одна составляющая.

– Какая? – спросила ты в нетерпении.

Гера помолчал, глядя в чашку, и с некоторой заминкой произнес то, что, очевидно, давно сформулировал для себя:

– Личность. Он поет собой. Всем, что ему довелось пережить. Всем, что дано ему богом. Или дьяволом. Или кто там, наверху, на раздаче?

– Собой… – повторила ты, – наверное, он все так делает – собой.

– Ты о чем? – насторожился Гера.

– Скажи, а что с ним произошло, когда он вышел на сцену? Разве может человек позволить себе так открываться? Так обнажать чувства публично?

– Человек наделен чувствами. Есть такая программа в нем. Мать-природа позаботилась. Но мало ли, что в нас понапихано… Мы пользуемся в лучшем случае очень ограниченной их частью. Мы вообще очень ограниченные, в том числе, и в чувствах. И в средствах их выражения. Скупы до крайности. Желе не расплескать. А в нем все это кипит белым ключом. И обжигает.

– Но то, что он делал на сцене – это… это же душевный эксгибиционизм какой-то.

Гера посмотрел на тебя внимательно, словно стараясь угадать, какую оценку ты вкладывала в это определение: положительную или отрицательную.

– Бэлла, вкусный у тебя чай, и вот эти штучки – не знаю, как они называются – тоже классные. Спасибо! И вообще – уютно тут у тебя очень. Но я, пожалуй, пойду. Дай мне свой телефон – я сообщу тебе о следующем концерте. Ты пойдешь со мной?

– Конечно!

Ты вынула из «дневной» сумки визитку и подала ему. Он даже не взглянул, просто спрятал в карман.

– Что-то случилось? – спросила ты, проверяя свои подозрения.

– Да… я как-то странно себя тут чувствую… его присутствие чувствую… его энергетику. Может, у меня крыша едет? Мне нужно побыть одному.

– Я заверну тебе с собой шоколадный брауни, – сказала ты, отлично понимая его состояние.

Ты закрыла дверь за этим случайным гостем, зашла в комнату мальчишки, села в кресло и поняла вдруг: Есть. Счастье. Когда прожил сутки, и НИЧЕГО не хотелось бы в них изменить.

15

Утром на стиральной машине в ванной ты обнаружила его белую рубашку со следами блеска для губ и тонального крема на воротнике; ту, которую ты вчера гладила. И еще – его жемчужно-серые дизайнерские джинсы, от которых пахло спиртным. Шампанским его поливали, что ли? У него не осталось сил засунуть одежду в машинку. Он, наверное, валился с ног от усталости. Да, похоже, у него была бурная ночь. И вообще – насыщенная личная жизнь. Его обожают сотни, или, может быть, тысячи девчонок. И еще один хороший парень. И звукорежиссеры. А тебе он просто оказал одноразовую гуманитарную помощь – поделился своей настоящестью. И тебе оставалось только смириться с этим обстоятельством. И быть благодарной за яркие незабываемые впечатления. И, согласись, ты с облегчением поняла, что он – небезупречен. Он пьет, курит, ругается матом и трахается, с кем попало. Ну, называй уж вещи своими именами. И он такой… трагически и необратимо ничей. И никакие собственнические женские инстинкты в его присутствии не срабатывали. Оказалось, что рядом с тобой жил не мальчишка. Кто-то другой. И он волновал тебя, как никто и никогда в твоей жизни…