Рокфеллеры

Несмотря на разрешение вопроса с монополией, дело об учреждении Рокфеллеровского фонда так и не продвинулось. Законопроект прошёл палату представителей и застрял в сенате. Законодатели начали заигрывать с Рокфеллерами, обещая поддержку только в случае, если некоторые гранты уйдут в их округа. Выведенный из себя, Джон Д. в ноябре спросил сына, не лучше ли не мучиться, а получить разрешительные документы в одном из штатов. Джон-младший ответил, что федеральный закон предпочтительнее, поскольку власти штата могут потребовать, чтобы члены правления проживали на его территории, а это ограничит свободу действий Рокфеллеров.

Первого мая 1912 года у Джона и Эбби родился сын Уинтроп, названный в честь своего дяди по матери. Сначала его хотели назвать Уинтроп Олдрич Рокфеллер, но потом до родителей дошло, что инициалы этого имени (WAR) образуют слово «война», и имя Олдрич выбросили. Рокфеллеры в каком-то смысле чувствовали себя на военном положении: им приходили письма с угрозами от вымогателей из «Чёрной руки».

Эта преступная ассоциация действовала с начала века в городах, где имелись итальянские общины: Нью-Йорке, Филадельфии, Чикаго, Новом Орлеане, Детройте, Сан-Франциско; её жертвами в основном становились преуспевшие соотечественники, получавшие письма с угрозами физической расправы и требованием выкупа. Для наглядности в письме была картинка: дымящийся пистолет, верёвочная петля, нож с каплями крови (членов «Чёрной руки» обучали владению стилетом), а вместо подписи стоял чёрный оттиск ладони. В 1910 году такое письмо получил известный тенор Энрико Карузо, испугался и отнёс в назначенное место две тысячи долларов. Но после этого такие письма посыпались дождём, вымогатели требовали уже 15 тысяч. Певец заявил в полицию, и пришедших за деньгами арестовали. 16 июня 1912 года «Нью-Йорк трибюн», сообщая о раскрытии очередного дела о похищении, писала, что «Чёрная рука» на самом деле существует разве что в воображении полиции, это звонкая фраза, которую использовал в своих преступных целях некий смышлёный проходимец итальянского происхождения и растиражировали журналисты. Как бы то ни было, семью Рокфеллера-младшего отправили на осень в Лейквуд, а в Покантико усилили меры безопасности: Джон Д. даже установил в Кайкате особую сигнализацию, кнопка от которой была у него под подушкой. Заслышав подозрительный шум, он нажимал на кнопку, в трёх-четырёх местах на деревьях начинали мигать лампочки, и ночной сторож звонил по телефону, чтобы проверить, всё ли в порядке.

Другая угроза по-прежнему исходила от «анархистов и социалистов», поскольку филантропы Рокфеллеры отказывались признавать профсоюзы. «Поначалу, — говорил Джон Д., — всё прекрасно: они дают своей организации красивое имя и декларируют набор правильных принципов. Но очень скоро проявляется истинная цель их организации: делать как можно меньше и получать за это как можно больше». Вот куда пойдёт прибавка к зарплате? На кинематограф, виски и сигареты. День труда никогда не был выходным в Покантико, а группу работников, пожелавших объединиться в союз, сразу уволили. Гейтсу тоже было ясно как день: если профсоюзы «получат власть, они вознамерятся разграбить, конфисковать, поглотить без угрызений совести, жестоко, прожорливо всё достояние общества, если только смогут». Не остановятся и перед убийством...

А Рокфеллер, как мы помним, намеревался прожить 100 лет. Швейцарский психоаналитик Карл Юнг, осенью 1912 года находившийся в Нью-Йорке, после их встречи записал в дневнике: «Он почти исключительно озабочен своим телесным здоровьем, думает о разных лекарствах, новых диетах и, возможно, новых докторах!»

Юнг в своё время лечил Гарольда Маккормика от депрессии после смерти сына. Когда в сентябре он приехал в США, кузен Гарольда, Медилл Маккормик, совладелец «Чикаго трибюн», проходивший у Юнга курс лечения от алкоголизма, представил его Эдит, только что сбежавшей из клиники доктора Фурда в Катскильских горах. Юнг провёл с ней сеанс психоанализа. Живость ума Эдит произвела на него благоприятное впечатление, но её эмоциональное состояние показалось крайне нестабильным. Она рассказала, что ей приснилось дерево, расколотое молнией надвое, и Юнг поставил предварительный диагноз: латентная шизофрения. Эдит в самом деле переживала кризис, утратив точки опоры. Годом раньше она в последний момент без всяких объяснений отменила бал, на который созвала две сотни человек, а в этом году разочаровалась в религии и перестала ходить в церковь, что сильно испортило её отношения с отцом. Юнг ей понравился, поскольку придал новое направление её мыслям; Эдит тотчас предложила ему переехать со всей семьёй в Америку: она купит ему дом и поможет обзавестись практикой. Юнга покоробило от властного заявления женщины, которая думает, что может купить всё; американцев он считал пустыми и лишёнными корней, поэтому сделал ей встречное предложение: приехать в Цюрих для дальнейшего психоанализа.

Двадцатого октября Юнг провёл день с Эдит в Кайкате, воспользовавшись шансом поближе познакомиться с её отцом. «Рокфеллер — в самом деле просто гора золота, причём купленного дорогой ценой», — скажет он позже в цикле лекций «Современная психология». Джон Д. показался ему одиноким, одержимым собственным здоровьем и мучимым угрызениями совести. Рокфеллер ещё усугубил это впечатление, сказав, что австрийцы плохие, потому что заключили особый договор с Румынией, чтобы не платить за нефть ту же цену, что и все остальные люди в мире.

Эта встреча произошла менее чем через неделю после покушения на Теодора Рузвельта, пожелавшего вернуться в Белый дом. На праймериз в начале лета он набрал 278 голосов делегатов против сорока восьми у Тафта и тридцати шести у Лафолетга, однако на партийном конвенте в Чикаго кандидатом от республиканцев был назван Тафт. Рузвельт обвинил его в нарушениях при подсчёте голосов и сформировал собственную партию — Прогрессивную. Её программа называлась «Новый национализм» и предусматривала усиление роли государства в управлении экономикой, право рабочих объединяться в профсоюзы, право голоса для женщин, восьмичасовой рабочий день при шестидневной рабочей неделе, медицинскую страховку на предприятиях, право на пенсию, страхование от безработицы, введение подоходного налога и налога на наследство и т. д. 14 октября 1912 года Рузвельт собирался выступить с речью в Милуоки, штат Висконсин.

Перед тем как сесть в автомобиль, он снял правой рукой шляпу и помахал ею толпе, собравшейся его поприветствовать возле отеля «Гилпатрик». И тут вечерний сумрак разорвала яркая вспышка: человек, стоявший в двух метрах от Рузвельта, выстрелил в него из кольта. Мгновенно среагировавший стенограф применил к нему борцовский захват и заломил ему руку, помешав выстрелить во второй раз. На стрелка посыпались удары, толпа вопила: «Убить его!» Сохранял спокойствие только Рузвельт. «Не бейте его. Подведите его сюда, я хочу на него посмотреть. Зачем вы это сделали?» Ответа не последовало, и несостоявшегося убийцу передали в руки полиции.

Толстое пальто было пробито с правой стороны груди. Рузвельт покашлял три раза — кровь изо рта не идёт, значит, лёгкое не задето. Сопровождавший его врач велел шофёру направляться в больницу, но полковник Рузвельт отдал другой приказ: «Поехали говорить речь».

«Друзья, прошу вас сохранять спокойствие, — произнёс он, поднявшись на трибуну. — Не знаю, поняли ли вы в полной мере, что в меня только что стреляли». Бывший президент расстегнул пиджак и продемонстрировал онемевшему от ужаса собранию пятно крови на рубашке. «Лося так просто не завалишь», — уверил он. Залез во внутренний карман пальто и достал оттуда пробитую пулей речь на пятидесяти страницах. «К счастью, рукопись была при мне, вы видите, что я собирался произнести длинную речь, а вот тут прошла пуля и, возможно, благодаря этому не угодила мне в сердце. Эта пуля сейчас во мне, так что очень долгую речь я произнести не смогу, но попытаюсь».

Двумя днями ранее главный редактор журнала «Аутлук» назвал 53-летнего Рузвельта «электрической батареей с неисчерпаемой энергией». Он выступал полтора часа. Когда его голос становился слабее, а дыхание учащалось, нервничавшие помощники просили его прекратить или становились рядом, готовые поддержать, если он потеряет сознание, но Рузвельт договорил до конца и лишь тогда поехал в больницу. На рентгеновском снимке стало видно, что пуля застряла на пути к сердцу, у четвёртого ребра. Просто счастье, что ей пришлось пробить пальто, сложенную трубкой рукопись речи и очечник на стальном каркасе. Доктора решили, что разумнее не делать операцию, а оставить пулю в теле. Рузвельт продиктовал телеграмму жене: он «в превосходной форме», рана пустяковая. Прогрессивную партию теперь стали называть «партией лося».