Рокфеллеры

Если бы Джон Д. вышел тогда на площадь и задал этот вопрос, все тотчас показали бы пальцем на него. 11 октября 1898 года его снова вызвали на допрос в качестве свидетеля, но с намерением обвинить в нарушении закона.

Когда суд в 1892 году вынес решение о роспуске треста, некто Джордж Райс, владелец небольшого нефтеперерабатывающего завода, купил шесть сертификатов «Стандард ойл» и попытался обменять их на акции двадцати компаний, ранее входивших в трест, а ныне самостоятельных. Однако ликвидаторы, в число которых входил и Рокфеллер, отнюдь не торопились пойти с ним на сделку. Пять лет спустя трастовые сертификаты на 27 миллионов долларов оставались непогашенными. Райс заявил об этом генеральному прокурору Огайо Франку Моннетту, сменившему на этом посту боевого Дэвида Уотсона; Моннетт возбудил дело о неуважении к суду.

Допрос Рокфеллера продолжался более пяти часов. Как всегда, невозмутимый, он говорил так тихо, что всем приходилось напрягать слух, и сказал так мало, что на следующий день в «Нью-Йорк уорлд» вышла статья под заголовком «Рокфеллер изображает устрицу». Слышно было в основном адвокатов «Стандард ойл», протестовавших против вопросов, задаваемых их клиенту. Если же отвести вопрос не удавалось, Рокфеллер ссыпался на плохую память: что вы хотите от старика? Сам же он был совершенно уверен, что весь этот балаган судебного рвения в интересах простого народа — всего лишь изощрённый шантаж с целью вытрясти деньги из «Стандард ойл» и что Моннетт в сговоре с Райсом. Когда всё, наконец, закончилось, он выдохнул с облегчением, подскочил к Джорджу Райсу, протянул ему руку и спросил:

— Как дела, мистер Райс? Стареем мы с вами, а? Небось, жалеете, что не последовали тогда моему совету?

— Наверное, надо было, — ответил Райс, глядя на него в упор. — Вы разорили меня, как и обещали.

— Пфф! Пфф! — фыркнул Рокфеллер, уходя.

— Да, вы разорили меня! — не отставал Райс, идя за ним следом. (Надо сказать, что на тот момент он был небедным человеком и явно преувеличивал).

Рокфеллер мрачно улыбнулся, надел цилиндр и ушёл. А вот Джон Арчболд чуть не подрался с одним из помощников прокурора, назвав его лжецом, а Райса — вымогателем.

Моннетт обвинил «Стандард ойл Огайо» в тайной выплате дивидендов держателям трастовых сертификатов после 1892 года; Рокфеллер и прочие члены руководства это отрицали. Тогда Верховный суд штата велел предоставить бухгалтерские книги. Две недели спустя пресса пронюхала, что служащие «Стандард ойл» сожгли 16 коробок с документами. Разразился скандал; представители компании уверяли, что в коробках была макулатура... И тут сам Моннетт заявил, что его пытались подкупить, как в своё время Уотсона: некто явился к нему в офис и предложил 400 тысяч долларов: их положат в сейф, в банковскую ячейку в Нью-Йорке, а Моннетт получит ключ. Адвокаты «Стандард ойл» потребовали назвать имя этого человека; Моннетт, отказавшись, подорвал доверие к себе, потом спохватился и назвал Фергюса Чарлза Хаскелла и... Фрэнка Рокфеллера. Но к тому времени он уже навлёк на себя недовольство бонз Республиканской партии, в особенности сенатора от Огайо Джозефа Форейкера, состоявшего на жалованье у «Стандард ойл» (Арчболд платил ему около 44,5 тысячи в год). В 1899 году республиканцы не поддержат кандидатуру Моннетта на пост генерального прокурора, и через два года он перейдёт к демократам.

Но Рокфеллеру пришлось давать показания ещё и Комитету по промышленности, учреждённому конгрессом. К счастью, поправки к закону о регистрации компаний, принятые тогда же в Нью-Джерси, позволили реорганизовать «Стандард ойл» в холдинговую компанию, объединявшую 19 крупных и 22 мелких предприятия. Хотя Рокфеллеру принадлежало более четверти всех акций, он настаивал, что не будет принимать участие в руководстве компанией (что помогло бы ему избежать ответственности). «Я отказался от любой официальной должности в “Стандард ойл Нью-Джерси” в 1899 году, — рассказывал он позже Гарольду Маккормику, — и попросил занять её моего брата [Уильяма]; но поскольку он отклонил это предложение, а все остальные были очень заняты, меня назвали президентом, хотя эта должность и тогда была, и сейчас является чисто номинальной». Рокфеллер не ходил на совещания, не получал зарплату, а управлял компанией (на долю которой приходилась треть всей сырой нефти, добываемой в Америке, и 84 процента продаваемых там нефтепродуктов) вице-президент Арчболд.

В детстве, теперь уже таком далёком, отец однажды сбросил Уильяма Рокфеллера с лодки в воду, чтобы научить плавать, а потом нырял за ним, чтобы спасти. Теперь то же самое проделал Джон Д. со своим сыном — разумеется, в переносном смысле. Осенью 1899 года Джонни оказался ещё одной мушкой, угодившей в липкие сети пауков с Уолл-стрит. Правда, Дэвид Ламар, который эти сети расставил, впоследствии получил прозвище Волк с Уоллстрит, но действовал именно как паук — исподволь: сначала опутал Джорджа Роджерса и сделал его своим посредником в отношениях с Рокфеллером-младшим. Роджерс, с которым Джон ежедневно встречался в конторе, сообщил ему, что прославленный биржевой маклер Джеймс Р. Кин скупает акции крупной кожевенной компании и предлагает к нему присоединиться. Эти данные Роджерс получил не от самого Кина, а от Ламара, но Джонни не стал проверять и, не переговорив с Кином, купил огромный пакет акций. Но вот он случайно узнал, что Роджерс в обеденное время тайком встречается с Ламаром. Почему такая секретность? У него засосало под ложечкой. Джон велел Ламару прийти в контору, и когда тот появился — красный, возбуждённый, — сразу понял, что его кинули. В самом деле, Кин ничего не знал об этом деле, Ламар же немедленно продавал акции, купленные Джоном. Случилось немыслимое: Рокфеллер потерял почти миллион долларов! Как признаться в этом отцу?

Двадцать третьего июля мать написала ему: «Никогда не забывай, что ты принц, сын Короля из королей, и что тебе нельзя совершить ничего, порочащего твоего Отца или оказаться неверным Королю». Конечно, в последнее время Сетти слишком увлекалась метафорами: уединённая жизнь в узком мирке, отгороженном от внешнего мира глухими стенами благочестия, которые она сама же и возвела, не могла не сказаться на её психике. Тем не менее... «Никогда не забуду своего стыда и унижения, когда я явился сообщить о происшедшем отцу. У меня не было денег на покрытие убытка; мне не оставалось ничего другого». Рокфеллер-старший спокойно его выслушал, задал множество вопросов по каждой детали сделки, но без единого слова упрёка. А потом просто сказал: «Хорошо, я займусь этим, Джон». Сын ожидал взрыва, разноса или хотя бы проповеди о том, куда он катится и что ждёт его в будущем, — ничего подобного. Отец преподал ему урок иначе. Джон Д. достаточно хорошо знал своего сына, чтобы понять: тот и так занимается сейчас моральным самобичеванием; зачем же усугублять? Глупость может сделать каждый, важно уметь исправить положение и больше в него не попадать.

Старея телом, Джон Д. словно молодел душой. Если в юности он ограничивал себя во всём, одевался по-стариковски, избегал развлечений, то теперь словно навёрстывал упущенное. И совсем не кичился своими деньгами — так, по его словам, поступают только дураки. Кливленд тогда охватила настоящая велосипедная лихорадка: как только подсыхала весенняя грязь, по Евклид-авеню мчали сотни ярких тандемов. Рокфеллер накупил себе спортивных костюмов (штаны до колена, гетры, альпийские шляпы), подобранных по цвету, и научился делать разные трюки на велосипеде: запрыгивал в седло с разбега (кто-нибудь должен был держать велосипед), ездил без помощи рук да ещё и раскрывал над собой зонтик. Фредерик Гейтс сам видел, как Рокфеллер тренируется в Форест-Хилле: ездит по кругу, постепенно сокращая радиус. Дорожка к дому была слишком крутой, чтобы по ней можно было подняться на велосипеде. Инженер развёл руками: ничего не поделаешь. «Нет ничего невозможного», — возразил Рокфеллер, засел за книги — и рассчитал нужный угол, после чего торжествующе подкатил на велосипеде прямо к крыльцу.