Страница 73 из 97
— Моя свита запылилась в дороге и может запачкать эти прекрасные приборы... — к огромному разочарованию Битки, отверг Пётр любезное приглашение маршала де Тессе сесть за роскошный стол.
Из дворца царя отвезли в отель Ледигьер, принадлежавший маршалу Виллеруа, но и там Пётр вёл себя, по разумению французских придворных, весьма странно: не занял хозяйскую широкую кровать, а прошёл в маленькую комнатушку, предназначенную для денщика, и уснул в походной постели.
Конечно, скромные привычки были у Петра и раньше, но не отказывался же он от роскошных ужинов в Антверпене и Брюсселе! Скорее всего, здесь был зов сердца: великую нищету узрел Пётр по дороге из Кале в Париж. В отличие от богатого Брабанта провинции Северной Франции поражали, казалось — здесь прошло нашествие страшного неприятеля, хотя никаких военных действий от Кале до Парижа не велось. Крестьянские дома напоминали самые убогие хижины: стояли без окон (ведь за каждое окно брали отдельный налог и король, и сеньор), без печных труб (брали подать за дым), с прохудившимися крышами, а выползавшие из хижин люди в лохмотьях выглядели ещё хуже, чем нищие, толпившиеся у церквей и вдоль дороги. Подчёркнутая роскошь французской знати среди моря бедности выглядела в глазах Петра как пир во время чумы, потому он и отвергал пиршества и празднества, тяготился бесконечными визитами и церемониями, которые мешали увидеть другой Париж — город ремёсел, искусств и науки. Потому и полетело такое письмо в Амстердам: «Катеринушка, друг мой сердечный, здравствуй! Объявляю вам, что я третьего дня ввечеру прибыл сюда благополучно и два или три дня вынужден в доме быть для визита и протчей церемонии и для того ещё ничего не видал здесь, а с завтра начну всё смотреть. А сколько дорогою видели, бедность в людях подлых великая! Пётр».
Некоторых визитов, однако, никак нельзя было избежать: пришлось принять регента Франции герцога Орлеанского. И он, и Пётр были люди весёлые, свободные, самого что ни есть крепкого мужского возраста и разумения. И оба понравились друг другу.
Пётр предложил регенту полную перемену в восточной политике Франции. Мужлан и неуч, по мнению придворных шаркунов, не умевший отличить один соус от другого, предложил план, который возобновил только Наполеон и который полностью осуществится только ещё через сто лет: создать франко-русский союз и на сей прочной оси замирить всю Европу.
Среди французских политиков того времени только один умнейший, знаменитейший герцог Сен-Симон оценил царские пропозиции и верно понял всю выгоду предложенного альянса с Россией.
«Ничто более сего не могло благоприятствовать нашей торговле и нашему весу на Севере, в Германии и в целой Европе», — писал он впоследствии в своих мемуарах. Однако большинство советников регента, и прежде всего главный вдохновитель французского кабинета аббат Дюбуа, союзу с Россией предпочитали союз с Англией, от которого в конце концов Франция не выиграла, а проиграла.
Пётр знал, конечно, о борьбе, шедшей во французском кабинете (Василий Лукич Долгорукий и Куракин имели в Париже своих людей), и не настаивал на скором договоре. Доволен был уже тем, что регент обещал твёрдо: союз со Швецией не возобновлять и кредит ей боле не открывать.
Посему, когда плохо осведомлённый и верящий разным домыслам и россказням королевский библиотекарь Бюв писал в «Газете Регентства»: «...кажется, у царя нет никаких дел, он редко пишет депеши и не посылает гонцов», он ошибался и вводил в заблуждение своего корреспондента, главу голландского правительства Гейнзиуса. Именно в Париже во время частых встреч и переговоров, которые шли с глазу на глаз при одном Куракине, как доверенном лице и переводчике, Пётр и герцог Орлеанский и порешили ежели и не заключать прямой союз, то подписать дружественный договор, по которому Франция не только прекращала полную поддержку Швеции, но обещала посредничество в будущих мирных переговорах. Такой договор был согласован и подписан уже после отъезда Петра из Франции, в августе 1717 года в Амстердаме. К Амстердамскому договору присоединилась и Пруссия.
Таким образом визит в Париж был дипломатической викторией, и немалой: Пётр выбил французский костыль из рук шведского короля и сделал тем ещё один шаг к прочному миру.
Но все эти переговоры, само собой, оставались тайной для парижского обывателя. Для них русский царь поначалу представал загадочным восточным владыкой, вроде турецкого султана или персидского шаха. Посему странный вечерний въезд царя в Париж, без всякой церемонии, когда Пётр не хотел даже, чтобы было зажжено множество факелов, объясняли тем, что царь привёз с собой десятки повозок со слитками золота и не хотел сразу показывать свои богатства. Тем временем парижские купцы, особенно те, кто торговал предметами роскоши, готовились туго набить свои карманы от русских щедрот. Каково же было их разочарование, когда прошёл слух, что царь зашёл в небогатую меховую лавку и полчаса торговался с приказчиком из-за дешёвенькой муфты. Правда, потом он дал приказчику тридцать ливров на чай, но всё-таки и знать, и купцы были поражены: царь торгуется с лавочником — французские короли такого обычая не имели.
Вскоре разочаровались и знатные дамы: Пётр отказался посетить великолепный бал у герцогини Беррийской, который стоил до ста тысяч ливров, и ночные маскарады, где можно было выбрать себе фаворитку. Золотая молодёжь фыркала: царь не заводит метреску, не бросает тысяч на карточный стол и, по слухам, играет только в подкидного дурака. Одним словом — варвар!
Само собой, лихая слава француженок пугала Екатерину в далёком Амстердаме. Пётр её успокаивал: «Объявляю вам, что в прошлый понедельник визитировал меня здешний королище, дитя зело и изрядное образом и станом и по возрасту своему довольно разумен, которому седмь лет. А что пишешь, что у нас здесь есть портомойки... и то, друг мой, ты, чаю, описалась, понеже у Шафирова то есть, а не у меня, сама знаешь, что я не таковский, да и стар».
Однако «старик» бегал по Парижу, как молодой. А при ответном визите малолетнему королю подхватил понравившегося ему мальчика на руки и легко поднялся с ним по парадной лестнице, громко и весело объявив: «Всю Францию несу на себе». Впоследствии историки доказывали, что это анекдот и что не мог царь нарушить заведённый строгий этикет французского двора, но, зная нелюбовь Петра к разным церемониям, можно поверить в эту историю.
Зато при виде идущей на параде разодетой в пух и прах французской гвардии в завитых париках, парчовых камзолах, атласных туфлях и шёлковых чулках победитель под Полтавой резко обернулся к важным маршалам короля-солнца и отчеканил: «Я видел парадных кукол, а не солдат!» — а затем с облегчением объявил, что на этом конец церемониям.
Теперь Пётр был свободен. Он начал учиться: неоднократно посетил гобеленовую фабрику (ему подарили здесь четыре гобелена, вытканные с картин Жувенета) и медальерную мастерскую (такую он потом заведёт в Петербурге); в обсерватории в телескоп смотрел на звезды; в Академии живописи интересовался её уставом и осмотрел мастерские скульпторов и художников; на стекольном заводе изучал выделку больших зеркал и стёкол; по дороге в Сен-Клу, где должен был встретиться с регентом Франции, заехал-таки взглянуть на чулочную мануфактуру.
Вскоре высшая французская знать поняла, что Петра можно заманить на бал или ужин, только обещая показать ему собрание картин или коллекцию редкостей. И в Люксембургском дворце герцогиня Беррийская показывает знаменитую галерею Рубенса, в Лувре царь смотрит картины итальянцев; герцог Орлеанский в Сен-Клу демонстрирует свою коллекцию живописи.
«Царь носится по Парижу из угла в угол, не соображая, могут ли за ним поспеть его спутники. Маршал де Тессе изнемогает. Герцог д'Антен бежал от двора...» — сообщала «Газета Регентства».
Конечно, уже сам распорядок царского дня утомлял приставленных к нему вельмож. Ведь Пётр вставал рано, в пять утра, а в шесть уже был на улице, одетый в самый скромный костюм: суконный камзол, перепоясанный широким кушаком, матросские штаны, грубые, но крепкие башмаки. Из-под камзола выглядывал ворот обычной рубахи, на голове красовался простой парик.