Страница 59 из 97
От таких предложений Флеминг никогда не отказывался. И снова загремел бал в померанском поместье.
Летом 1712 года Меншиков обложил Штеттин со всех сторон. Против устья Одера Брюсом были поставлены русские батареи, и ни один шведский корабль не мог прорваться ныне в крепость и доставить припасы и подкрепление. Началась блокада. На штурм фортеции русские, однако, не могли пойти, ожидая от датчан тяжёлую осадную артиллерию.
24 июля 1712 года в лагерь Меншикова под Штеттином прибыл сам Пётр. По сему случаю все полки были поставлены во фрунт; балтийский крепкий ветер развевал плюмажи на касках гренадер (мода, заведённая Александром Даниловичем) и полковые знамёна. Солдаты были веселы, улыбались открыто. Пётр оглянулся на скакавшего рядом Меншикова: уж не выдал ли он своим людям по чарке водки перед царским смотром? Но Алексашка только лыбился от радости.
— Чему радуешься-то? — вырвалось у Петра.
— Твоему счастливому прибытию, мин херц! — Данилыч с хитрецой, как в прежние годы, лукаво прищурился. Пётр хотел было сказать: «А ну, дыхни!» — но сам улыбнулся и махнул рукой. Не хотелось портить сияющий июльский день.
После смотра помчались с Данилычем к устью Одера, где белели паруса только что прибывшего датского флота. Балтийский зюйд бил прямо в лицо, и Пётр физически вдруг ощутил, как расходятся морщинки у глаз и кожа под морским ветром становится свежей. Солёный зюйд, как в молодые годы, будил мечты о дальних заморских странах и походах. «Может, и солдаты оттого улыбались на смотре, что легко здесь, на Балтике, дышится?» — подумал Пётр. И вспомнил, как эти же солдаты в прошлом году стояли на Пруте. В чаду и копоти битвы было не до улыбок. На четвёртый день беспрерывных боёв лица почернели от пороха и знойной степной пыли, а глаза покраснели от бессонных ночей. Минул всего год — и, поди, улыбаются. Сыты, довольны — этот поход для них пока что весёлая прогулка. Столь разный лик у войны!
— Мин херц! Флагман выслал шлюпку! — весело скалил зубы Алексашка, словно и впрямь к ним вернулась молодость.
Но молодость не возвращается. Хотя датский флот и приветствовал царскую шлюпку королевским салютом и на палубе стосорокапушечного флагмана «Фредерикус» был выстроен почётный караул, а посланные на мачты матросы размахивали шляпами и кричали виват, в каюте вице-адмирала Габеля Петра и Меншикова поджидали совсем иные виваты. Вице-адмирал без всяких дипломатических тонкостей, по-моряцки прямо заявил, что осадную артиллерию ему поручено доставить не русской армии под Штеттин, а саксонцам под Штральзунд, а также датскому корпусу генерала Ранцау под Висмар.
Меншиков пробовал было подступить к вице-адмиралу с византийской лаской, щедротами и обещаниями, но адмирал был сух и надменен: «У меня есть приказ моего Адмиралтейства, и я выполню этот приказ!» Светлейший точно налетел на каменную стену и отскочил.
Пётр хмуро отказался от адмиральского обеда и поспешил на берег. На обратном пути задал Данилычу выволочку:
— Ты что, решил, что сей адмирал — это какой-нибудь турецкий паша и возьмёт твой знатный бакшиш? Правильно моряк ответствовал: приказ Адмиралтейства есть приказ. Эх, мне бы такой флот и таких адмиралов!
— Так ведь, мин херц, многие знатные датчане тоже не без греха. Вон, Василий Лукич Долгорукий, посланник наш в Копенгагене, сказывал: почитай, все датские министры взятки берут!
— Министры — воры, а Габель — истый моряк! И тебе, Данилыч, пример не с тех министров брать, а с этого адмирала. А то опять многие ясновельможные паны жалуются, что, идя через Польшу, вымогал ты от них великие проценты. Пойми, наконец, ты ныне не нищий и не шут гороховый, а российский князь и фельдмаршал! — И Пётр для убедительности повертел, сходя с лодки на берег, тростью-дубинкой. Улыбчивое выражение мигом слетело с лица Данилыча. Скакал сзади угрюмый, нахохленный. Петру стало жаль любимца, потому в лагере сказал уже веселей: — Ладно, зови ужинать! А тяжёлые пушки нам, чаю, другой союзничек — прусский король доставит. Сей пруссак спит и во сне видит, как мы Штеттин-то для него у шведов берём!
Однако скоро выяснилось, что и прусский король Фридрих опасается Магнуса Стенбока. Из Пруссии шли припасы — хлеб, мясо, пиво, но в тяжёлой осадной артиллерии Берлин отказал, — сие значило бы открытую войну со Швецией. Шведы столь часто били своих соседей, что Пруссия боялась выступить, пока Магнус Стенбок готовился к своему походу в Германию.
Коалиция меж тем совершила из-за медлительности саксонцев и датчан обычную ошибку подобных войн. Наступала уже осень, а общий план действий всё ещё не был разработан. По-прежнему союзники стояли не рядом, плечом к плечу, а каждый под своей шведской крепостью: русские под Штеттином, саксонцы под Штральзундом, датчане под Висмаром.
— Разбрелись, как овцы без пастуха. Похоже, овечек сих мы в эту кампанию вместе не соберём! — сердито сказал Пётр Брюсу, покидая лагерь и отправляясь в Карлсбад для повторного лечения.
Карлсбад успокоил его. Осень стояла сухая, тихая; окрестные горы блистали золотом опадающей листвы. Встретили царя, не в пример прошлому году, с большим почётом: приветствовать Петра явился сам наместник Богемии граф Братиславский, из Вены прискакал императорский посол граф Ностиц. Ещё бы, в этом году Пётр явился не после прутской неудачи, а из Померании, где стояла русская армия, вошедшая в пределы империи. Ну и по-родственному, конечно, встретили: Алексей Петрович Романов ныне свояк нового императора Карла VI. Последний по-семейному прислал свой презент: огромную бочку доброго рейнвейна. Но ежели Вена рассчитывала споить Петра, то крепко ошиблась. Бочку эту царь пожертвовал обществу городских стрелков, в которое он был избран почётным членом. Впрочем, на стрельбище Пётр ходил только один раз — нанюхался уже пороха предостаточно на полях баталий. Предпочитал бывать в токарне Андрея Гейдемена, где искусно выточил для себя табакерку, работал с добрыми мастерами-каменьщиками, осваивая прочную кладку. Здесь-то его и застал Лейбниц, прибывший в Карлсбад с дипломатическим поручением.
— Ни одного монарха, государь, я, к сожалению, не видел в фартуке каменщика! — с явным восхищением воскликнул философ.
Пётр улыбнулся, снимая фартук. Простодушно пояснил:
— Моему парадизу на Неве нужна прочная кладка! — Визиту учёного немца он был рад.
Правда, когда философ заговорил об участии России в окончании войны за испанское наследство, Пётр от разговора уклонился. Но зато просидел с Лейбницем до позднего вечера, беседуя об учреждении Академии наук в Петербурге, открытии университетов в Москве, Киеве и Астрахани.
И хотя дипломатическая миссия философа была неудачна, Лейбниц с восторгом писал: «Я нимало не раскаиваюсь в сей поездке, столь необычны духовные качества этого великого монарха».
Посреди этих мирных занятий и размышлений снова вдруг затрубил военный рог: пришло срочное известие от Меншикова: гроза севера генерал Магнус Стенбок объявился-таки в Германии, Шведский флот од ним своим видом заставил датскую эскадру без боя удалиться в Копенгаген, а вслед за тем Стенбок высадил свой корпус в Штральзунде. Перепуганный Флеминг, как всегда, поступил самым неразумным образом — пехоту отправил в Саксонию, а сам с кавалерией отступил к Висмару, где соединился с датчанами.
В свой черёд, как докладывал Меншиков, господа датчане имели ревность не по разуму и, не дождавшись русской подмоги, встретились со шведами в открытой битве при Гадебуше. Первым бежал с поля баталии, конечно, Флеминг со своей прославленной ретирадами конницей. Немногим дольше продержались и датчане. Яростный натиск шведской пехоты опрокинул сначала первую, а затем и вторую линию, и, бросив обоз и пушки, генерал Ранцау отступил в полной конфузии. От полного разгрома датчан спасло только то, что Стенбок не стал их преследовать, а расположил своё войско на зимних квартирах между Висмаром и Любеком.