Вкус к жизни

Александр Пономарев

Вкус к жизни

© Александр Пономарев

Предисловие

«…Есть хорошие рассказчики – им рады в любой компании, их выступлений ждут, предвкушая: сейчас будет нечто… «Запиши», – говорят такому счастливцу, – сделай книгу!» Увы, на письме истории блекнут, подобно вытащенным из моря на сушу разноцветным камням.

Есть авторы-профи, знающие, как сделать крепкий рассказ. Смотришь – нигде ничего не шатается, не торчит… И – не цепляет. Сел, прочёл. Встал и дальше пошёл.

Есть, разумеется, классики жанра, в том числе – среди современников.

Но изредка встречаются граждане – не классики вроде и даже не вполне литераторы, – в ком природный талант к написанию рассказов клокочет, родником выходит на свет, и ничего тут поделать нельзя. И не надо. Ну, разве подправить немного русло, чтоб не попала муть.

Александр Пономарёв – как раз из этой редкой породы. В текстах его сочетаются живость и юмор устных историй с чётким построением фразы, с грамотным ведением сюжета. «Делали бы свое дело как положено, со вкусом и фантазией», – сетует один из пономарёвских героев. Вкус и фантазия – две опоры настоящего творчества, и важно развивать в себе первое, не теряя второе.

С фантазией у автора полный порядок – Александр Пономарёв идеально соблюдает баланс между правдой и выдумкой. Ясно, что без вымысла нет настоящего текста, но высосанный из пальца герой не интересен – у него нет точек соприкосновения с состоящим из плоти и крови читателем.

Александр Пономарёв обладает дефицитным умением сделать не просто зарисовку с натуры, а образ – прищурясь, отходит от быта на дистанцию, годную для обобщений. Он пишет не байки, а рассказы – по всем правилам жанра, придумывая и сюжет, и героя.

При этом герой у него – настоящий: непростой, многомерный, объёмный. Полон слабостей, колебаний, сомнений. Суеверен, наделён лишним весом, подвержен чревоугодию и пьянству. Окружающий мир не слишком к нему расположен: давит ипотекой, удручает непониманием, угнетает несправедливостью, пугает потерей здоровья, предъявляет множество диких претензий…

Мы читаем рассказы Пономарёва и вдруг понимаем, что вместе с автором смотрим на человека взглядом почти божественным – ироничным, но тёплым и любящим. Любящим – не жалеющим, а направляющим к росту.

«Будучи не в силах смириться со своим постылым бытием» (рассказ «Вкус к жизни»), пономарёвский герой начинает действовать. С ним происходят события – в полном литературном смысле. То есть Пономарёв умеет закрутить пружину сюжета – поставить героя в такие обстоятельства, что тому приходится менять и себя, и окружающий мир. Не важно, что к этим переменам толкает: картина ли манящего благополучия, угроза здоровью, ущемлённая гордость или навязчивый вещий сон.

Поначалу герой упирается, втайне надеясь на чудо. Например: «Если не произойдет чудо, и за оставшиеся два часа сюда не наведается женская сборная по волейболу, то день можно будет считать прожитым напрасно» (рассказ «Перебор»), – думает продавец в курортной лавчонке. Но, повздыхав, герой начинает действовать.

И – абсолютно как в жизни! – чудо-таки происходит: находится выход, рассеиваются тучи, добро торжествует. «Унылая атмосфера пошлости и безвкусия» испаряется.

Но главное чудо происходит с читателем – приходит понимание чудесности неуютного и страшного мира, чудесности заурядного человека, чудесности незамысловатого быта. Понимание того, как прекрасно иметь возможность всего лишь выпить рюмашку, обнять пышнотелую дамочку, залечь на диван, включив телевизор. А уж если получится вырваться вдруг на море… Торжествует вкус к жизни, безошибочно названный автором «фундаментальное чувство».

Слово «вкус» не случайно разбросано по рассказам Пономарёва. Вкус – то, что автор, безусловно, ценит в других, и чем по заслугам может гордиться сам. Александр Пономарёв – и в создании героев, и в построении квеста для них, и в языке – обладает удивительным чувством меры.

Язык его рассказов лаконичен и одновременно расцвечен яркими красками. Он по-настоящему вкусен – им хочется наслаждаться…»

Светлана Чураева

Заместитель главного редактора журнала «Бельские просторы»

Бездарь

В кабинете у главного редактора журнала «Наш век» сидел известный во всем городе литератор Гарниров Лев Николаевич и пил чай с сушеными финиками, когда в дверь робко постучали, а в ее проеме блеснула залысинами голова мужичка средних лет.

– Кого еще нелегкая, – буркнул редактор, – ну заходите, что ли, раз вы и так наполовину уже здесь, не создавайте сквозняк. Извините, мэтр, я тут прервусь на секундочку, – кивнул он своему, развалившемуся в кресле, именитому собеседнику.

Внезапный гость, не замешкавшись, проскользнул внутрь помещения и, смущенно теребя нос, произнес:

– Я, так сказать, насчет рукописи своей побеспокоить. Пьеса «К черту на кулички», помните? Уже третий месяц пошел, как вы ответ дать обещались.

– Раз обещали – значит, дадим. Кто вы тут у нас, освежитесь-ка в памяти.

Посетитель с надеждой в голосе отрапортовал:

– Мухин я, Мухин Платон Иванович.

– Те-ак’с, – редактор потер ладоши и начал озираться по сторонам в поисках рукописи. – Куда ж она задевалась, проклятущая?

Затем он пошарил взглядом по полкам, прошелся по стеллажам.

– Ума не приложу, хоть убей, а вы точно нам ее передавали? Может, в какое другое место отнесли?

– Не, куда раньше отнес, отовсюду вернули уже, – ответил мужик, простодушно улыбаясь, – вы последние. Посмотрите повнимательней, прозрачная такая папочка с желтым корешком.

Наконец искомая папка была найдена на подоконнике под электрочайником.

– Ваша?

Мухин кивнул.

– Ну тогда забирайте ее, макулатуру свою, Бога ради.

Редактор брезгливо смахнул пыль с папки и передал ее визитеру, стараясь держать рукопись таким образом, чтобы в глаза не бросалось сальное пятно в нижнем углу титульной страницы.

Мужик, осознав, что ему только что дали от ворот поворот, безвольно опустил глаза и ссутулился.

– И примите дружеский совет профессионала, – добавил редактор, горько усмехнувшись, – не пишите уже больше. Займитесь чем-нибудь стоящим. Резьбой по дереву там, макраме, йогой. Можете также смело прыгать с парашютом, играть на гитаре, плести корзины. В общем, занимайтесь чем угодно. Но только окажите любезность себе и окружающим – не пишите.

Мужик, все так же уныло сутулясь, медленно вышел.

– Так, на чем мы с вами остановились? – повернулся редактор к литератору, когда за несчастным автором захлопнулась дверь. – Ах да. Вот уже третий месяц пошел, как все мы с нетерпением ждем вашу новую работу. Но воз, как говорится, и ныне там. Что же мешает вам сдать рукопись, наконец? Разве мы не перечислили вам аванс? Перечислили. Причем дважды даже. Мы трижды напрасно резервировали под вас полосы в нашем издании, а в прошлом месяце так вообще выпуск тиража задержали. Читатели в недоумении. Спонсоры волнуются. Поэтому в данной связи у меня к вам только один вопрос – Когда?

Гарниров отставил кружку и прочистил горло.

– Пьеса покамест в работе.

– Мы это уже слышали.

– Остались последние штрихи.

– И это нам тоже известно. Вы мне, пожалуйста, конкретику, конкретику дайте.

– На следующей неделе предполагаю приступить к контрольной вычитке пьесы…

Литератор блефовал. На самом деле он вовсе не собирался вычитывать пьесу. Потому как вычитать там возможно было всего четыре слова: «Акт первый, действие первое».

Но это была еще только половина беды. Вся же беда заключалась в том, что автор твердо знал нечто, о чем не подозревал больше никто на свете – маститый мэтр напрочь исписался. Ни единой мысли, за последние полгода, ни единой строчки, ни одной паршивенькой буквы. Ничего!