Двух дорог пересеченье

Кивнув ей, он быстро направился к выходу.

— Владимир!

Корф обернулся и замер с непроницаемым лицом. Наташа вскочила со своего места, при этом едва не опрокинув столик, подбежала к нему и обняла. Мгновение — и он крепко обнял её в ответ — а после столь же стремительно высвободился из объятий.

— Жду вас внизу, — прошептал он, избегая её взгляда, и вышел прочь.

Натали стояла как вкопанная, слушая удаляющиеся шаги. В груди было больно. Отчего-то хотелось плакать.

*

— И это тоже вам. Спрячьте куда-нибудь. Только так, чтобы в случае необходимости, смогли быстро достать.

Когда она уселась в коляску с откидным верхом, который сейчас был натянут, дабы спасти от солнца, и положила на колени ларец, Корф, севший следом, протянул ей револьвер:

— Заряжен на пять выстрелов. Постарайтесь не промахнуться.

— Куда же я его спрячу? — растерялась Натали, беря оружие в руки.

По случаю жаркой погоды на ней было надето хлопковое белое платье. Письмо Владимира она спрятала в корсет, ближе к сердцу, как в самое надёжное место. На голову Натали повязала соломенную шляпку, в ногах стоял зонтик от солнца, который она хотела раскрыть, как только повозка двинется в путь. Правда, ещё имелась длинная светлая шаль. Повозившись немного, она положила револьвер себе на колени, обернула несколько раз полами шали, а сверху поставила ларец с псевдодрагоценностями. Было не совсем удобно, но ничего лучшего в голову не пришло.

— Замечательно, — одобрительно отозвался Владимир, глядя за её манипуляциями. — Ну что, поехали?

— Ни пуха, ни пера, — кивнула Наташа, став вдруг суеверной.

Коляска, управляемая Никифором, выкатила со двора. Сзади на облучке рядом с сундуком Репниной разместился Алёшка.

Пока их экипаж ехал по Петербургу, они не имели возможности серьёзно разогнаться. Приходилось пропускать встречные кареты, обозы, повозки и одиноких всадников. Или же плестись следом за более медлительными экипажами, поскольку узкие улицы города не позволяли обогнать последние. Владимир пару раз с равнодушным видом приподнимал свой цилиндр, приветствуя столичных знакомых. При этом Натали, укрывшаяся в тени повозки под зонтиком, ловила на себе любопытные взгляды.

Когда миновали Царскосельский вокзал, Репнина впервые за несколько дней подумала об Александре и принцессе Марии. Некоторое время назад ей прилетело письмо от фрейлины Софи Дашковой. Она в весьма завуалированной форме намекала Репниной: её персоной интересовалась одна царственная особа. Что хотел выведать у Дашковой цесаревич — так и осталось для Натали загадкой. Однако сам факт того, что он спрашивал о ней, не мог не вызвать душевное беспокойство. Как бы ни была привязана Наташа к Мари, ей в который раз подумалось: как же не хочется возвращаться ко двору. А ведь в скором времени вернуться придётся. Вряд ли удастся найти новый повод отпроситься у государыни. Разве что взять да и свалиться с какой-нибудь опасной хворью — тогда её точно на пушечный выстрел не подпустят к Марии и ребёнку. Только это всё глупости. Здоровье у Натали всегда было отменным, она редко хворала. И потом, не следует желать самой себе болезней — не по-божески это.

Наконец, Петербург остался позади. Коляска, заправленная резвой четвёркой лошадей, стала набирать ход. Наташа почувствовала, как встречный ветер обдувает лицо, освежая лучше любого веера. День снова обещал быть жарким. Потянулись длинные, немного пожелтевшие от зноя и засухи поля с небольшими деревеньками, видневшимися вдали. Пейзаж был до боли однообразен, однако Репнина смотрела во все глаза, словно каждый миг ожидая, что на них вот-вот нападут. Спустя полчаса путешествия на горизонте замаячил лес, тот самый, дорога через который вела в Двугорский уезд. Чем выше вырастали из земли ели и берёзы, тем сильнее становилось волнение Натали.

— Что-то произойдет, я это чувствую, — подала она голос.

— Женская интуиция? — спросил Владимир.

Его взгляд сделался сосредоточенным, а костяшки пальцев побелели — так сильно сжал он тросточку, стоявшую рядом у ног.

— Называйте как хотите, только зря мы это затеяли.

— Вы боитесь за свою жизнь? Не сто́ит. Вряд ли головорезы решатся первой убить женщину. Кроме того, я уже говорил, что мы будем вас защищать. До последней капли крови, — добавил он с кривой усмешкой.

Она бросила разглядывать лес, видневшийся уже совсем близко. Придерживая ларец и помня о револьвере, лежавшем под ним, Натали не с первой попытки, но всё-таки повернулась к нему:

— Отчего вы часто играете с судьбой? Что за странная жажда смерти, Владимир? Сколько вас помню, вы всё время лезете на рожон.

— Почему же сразу смерти? Возможно, я просто люблю приключения, — попытался отшутиться Корф, не сводя глаз с мрачной лесной дороги.

Они въехали в лес. Высокие кроны деревьев тут же заслонили собой солнце, отчего стало гораздо темнее, чем в поле. И ощутимо прохладнее. По спине побежали мурашки. Наташа нервно дёрнула плечами.

— Вы твердите, чтобы я за себя не переживала, так я и не тревожусь. У меня нет ни мужа, ни детей. Что есть смысл моей жизни? Чем таким уж важным наполнен каждый мой новый день? А у вас сын. И вы, быть может, не отдаёте себе отчёта, каким богатством наградил вас Господь. Вы должны жить ради него, ради этого чудесного ребёнка, — не унималась Натали.

— Что-то сегодня вас потянуло на проповеди, Наталья Александровна. Дети имеют свойство вырастать и рано или поздно оставлять родительский дом. У моего сына есть и будет всё, что ему необходимо для достойной жизни. Не волнуйтесь, я об этом позаботился. Однако не тешу себя мыслью, что он будет жить, прикованный ко мне до самой старости.

— Но сейчас, в столь малом возрасте, он так нуждается в вас!

Владимир оставил её восклицание без ответа. Она же неотрывно глядела на его строгий и сосредоточенный облик. «Скала! — констатировала Наташа. — Высокая, неприступная. С острыми выступами, о которые можно больно удариться или порезаться, если попытаешься подобраться к самой вершине. Или того горше: где-нибудь по пути оступишься и сорвёшься, полетишь вниз, убившись насмерть!»

— Отчего вы такой нелюдимый? Чего вам не хватает для счастливой жизни? Ответьте же, не молчите! Я знаю, вам есть что сказать.

— Чего не хватает, чего не хватает, — он вдруг отвлёкся от дороги и посмотрел на неё с плохо скрываемым раздражением. Княжна невольно отпрянула от него.

Владимир, опершись на тросточку, наклонился, чтобы видеть её лицо, скрываемое шляпкой и зонтиком, и сказал так, чтобы слышали лишь они двое:

— Может быть, того же, чего хочется иметь всем людям — любви? Вы полагаете, я много видел её в жизни по отношению к себе?

Натали вжалась в спинку коляски.

— Я, право, не могу судить в полной мере. Но ведь вы сами ведёте себя с людьми высокомерно, отталкиваете их, — пробормотала она в замешательстве. Однако, спохватившись, тут же добавила: — За редким исключением.

— Вы ничего обо мне не знаете! — сказал он горько, возвращаясь на прежнее место.

— Как же вас узнать, коли вы таитесь от меня? Если бы вы позволили свести с вами более близкое знакомство, — Репнина вслед за ним выпрямилась, поправив съехавший с коленей ларец. — Совсем недавно вы предлагали дружбу, помните? Я тоже одинока. И мне порой совершенно не к кому пойти со своими проблемами или попросить защиты, а ведь я женщина, и не всегда могу постоять за себя должным образом. У Миши своя семья, в которой всегда с радостью примут, но это не мой дом в полной мере этого слова. Лиза — добрый и отзывчивый человек, я очень люблю её. Но даже ей не всё можно рассказать, не всем поделиться, что наболело, — княжна невольно вздохнула. — Если подумать, то нет в целом свете человека, которому я могла бы доверить абсолютно всё. Обжёгшись, и не единожды, трудно вновь поверить, тяжело открыться. Да и некому.

Владимир вновь повернул к ней голову. В его взгляде уже не было раздражения — скорее лицо Корфа выражало усталость, какие-то неведомые Натали муки, затаённую боль. А ещё ему, несомненно, было близко то, чем кончила свою речь Репнина.