Страница 20 из 28
Она, как цветущий и пахнущий куст!
Она самостийна, цветна и текуча,
и так равноценна воде и огню,
мудра, рукодельна, жива и везуча.
Её по-мужски и по-детски люблю!
С ней так упоённо, всевольно и ясно!
Порою немножко властит надо мной.
Она несравненна и даже прекрасна
с немытой и сальной, святой головой!
Живительный вдох
Вы, словно искристая молния в мае,
что стройно и гибко пронзила мой ум.
От голоса я пробудился, растаял.
Отпала кора от ореховых сумм.
Отбросилась цедра, слетела скорлупка,
и я распахнулся на общий погляд.
Иль почкой раскрылся, зацвёл очень чутко,
взирая на Вас и незнаемый сад.
Наполнился силами, красками счастья,
тротилом признаний под Вашим огнём,
и принял во всём золотое участье,
совсем распрощавшись с рутиной и дном!
Расцвёл, будто радуга после осадков,
спасителя-Вас созерцая в лучах.
Вы – солнце медовое, с коим так сладко,
чей свет отражается даже в ночах.
Всё вдруг засияло, взошло, задышало!
Разжались оковы, смирявшие плоть.
В печальном поэте оркестры взыграли!
Залился словами молчащий блокнот.
Я сделался сразу таким всеталантным!
В котёнке проснулись дремавшие львы.
Из мути я вынырнул, сделав желанно
живительный вдох накануне любви…
Елене Тукаловой
Элен
Без Вашего солнца и тёплого неба
дождливые песни и пасмурь в груди.
Нуждаюсь я в пледе, портвейне и хлебе,
что лечат от грусти, какая зудит.
Без святости Вашей я пуст и безбожен,
и шторюсь от мира, округу браню.
Все Ваши портреты с добром, осторожно,
как будто иконы, наследье храню.
Без Вашей улыбки (вишнёвой и белой,
изогнутой, влажной и лечащей всё)
мне сухо, темно и болезненно, серо,
и ровный мой город парует овсом.
Без Ваших речей мир – немая клоака.
Без Вас одиноко, бездомно, темно…
И всю эту слякоть, печали, неблага
способно исправить лишь только одно…
Елене Тукаловой
Однажды сотр…
Однажды сотрусь, как простой карандаш
иль кончусь, как в ручке чернила,
затем я оружием Бога средь чаш
возлягу на днище могилы.
И там дотечёт мой оставшийся сок,
сползая со стенок сосуда…
Отправит ли снова на Землю мой Бог
чрез вечность для нового чуда?
Чтоб снова писал я народам, себе,
вещая про них и высоты,
про волю и тяжести дум и цепей,
про женско-мужские красоты.
Иль просто досохну под слизью червей
среди чернозёмного роя…
Порой в возрожденье я верю первей,
но чаще во что-то второе…
Пришедший
Под белыми сводами чистого храма,
меж окон в полсотню витражных пластин,
горящих огней и свечных килограммов,
прилавка, монахинь, холопов, княгинь,
среди золотых одеяний, распятий
и между взирающих ликов святых,
семей и семеек, детишек и братий,
и книжиц, молитв и нарядов цветных,
под куполом с росписью божьих историй,
средь пары печальных, болезных в поту,
старух, что, как рыбы в построенном море,
на гладком, как лёд, застарелом полу,
меж рамок икон и задумчивых масок
лучами и воздухом спёртым обвит,
по венам табачные, винные краски,
под лохмами, кожей греховный графит…
Деспотия
Тиран намеренно коверкает слова,
холопов учит жить беднее и тупее,
идти по линии, натоптанным следам.
Он чтит толпу, что проще и темнее.
Вот так чабан ведёт своих овец,
стрижёт их вовремя. И шерсти этой тонны.
Как сытый вождь и выспавшийся чтец,
в них сивый бред внедряет упоённо.
Их кормит травами, что выданы землёй,
и греет солнышком, что небо подарило,