Код Онегина

Как на расстрел собирался: выбрился, костюм, галстук… Потом подумал, что слишком хороший костюм произведет на комитетчиков дурное впечатление, и оделся демократически, в джинсы и старый пуловер. Хотя чего уж там. Они и так знают все о его доходах и материальном положении. Он снова надел костюм, только галстука не стал повязывать. На руке он всегда носил перстень — скромный такой, не кричащий, подарок Олега ко дню рождения; Саша раньше думал, что мужики не дарят друг другу украшений, хотел обидеться, но Олег объяснил, что это не украшение, а сувенир и знак дружбы. Перстень был, конечно, неуместен. Не исключено, что перстень краденый, — до того, как Олег занялся торговлей тренажерами, был в его жизни какой-то темный период лет в пять, когда Саша с ним не видался… Еще цепь с крестом — не такие, как в анекдотах про HP, а скромные, пристойного размера и толщины. Крест произведет хорошее впечатление, а может, никакого не произведет. Он взял рукопись, взял на всякий случай и копию. Машину оставил, на метро поехал — совсем рехнулся со страху… Со стороны серой громады доносилось хоровое пение. Саша подумал, что у него уже глюки пошли, но потом вспомнил, что у комитетчиков есть своя церковь, храм Софии Премудрой, Олег рассказывал, Олегу даже как-то удалось по знакомству туда попасть; он сперва хотел так, без знакомства, но ему секьюрити сказали «Пошел вон, засранец», а вот по знакомству — пустили. Олегу в этой церкви страшно понравилось, и понравилось, как понимал Саша, в основном то, что простых людей туда не пускают, а говорят «засранец» и «пошел вон», то есть сам факт допущения Олега в ихнюю церковь как бы удостоверял, что он не засранец и не простой. А Саша даже съязвил тогда — он иной раз посмеивался над Олегом, они ведь на равных были, — что у комитетчиков и Бог-то, наверное, свой, отдельный. А Олег усмехнулся и сказал, что Бог не Бог, а свой специальный святой есть — великий князь Александр Невский… Олег регулярно ходит в церковь, он и Сашу к этому приобщил: перед серьезными переговорами надо непременно пойти помолиться, а после заключения удачной сделки — снова пойти, поставить свечку. Олег говорит, Бог уважает тех, кто трудится. А как хорошо иногда в ХСС зайти, потусоваться, чтоб тебя заметили, когда ручку жмешь какому-нибудь депутату… А Катя называет церкви «памятниками истории и архитектуры», Катя не религиозна (медичка!), Саша пытался ее образумить, но покамест не преуспел. Сейчас Саше очень хотелось в церковь, но он не знал, о чем молиться, можно ли молиться, чтоб тебя не посадили за контрабанду культурных ценностей, или это дурной тон?

Он все же решил помолиться, а может, ему просто хотелось потянуть время. На Лубянке была еще какая-то церковь. Он пошел туда. Он прошел мимо антикварного магазина, куда заходил на следующий день, как нашел рукопись. На дверях была табличка «Закрыто». Суббота, половина двенадцатого утра, час покупок — зачем, почему закрыто? Закрыто наверняка было по какой-нибудь очень обыкновенной причине, но Саше опять стало холодно, и он застегнул пиджак. Как ему не повезло с этой рукописью! Ежели б он сразу знал, как пришел в Ленинку, что этот Каченовский может согласиться войти в долю! А он сперва голову морочил, а потом взял и помер, сволочь.

Саша не пошел в церковь. И сдаваться не пошел. Как-то холодно было и гадко, и в уборную хотелось, а общественными уборными он брезговал. Он решил, что вернется домой, отдохнет, чуток выпьет для храбрости и снова поедет на Лубянку, только уже не на метро, а на машине, как нормальный человек Он вернулся, выпил, но тут ему и вовсе расхотелось сдаваться, да и молиться тоже. Завтра. А то и вовсе обождать, пускай события развиваются естественным порядком. Они будут пасти его в Хельсинках, убедятся, что он не пытается продать рукопись — он ее и брать с собой не станет! — поймут, быть может, что он честный гражданин. Когда он это решил, ему стало полегче, и он почти перестал дрожать. Но он не знал, куда девать себя до понедельника, и поехал в Остафьево, чтоб еще раз поговорить с прорабом, вдруг тот скажет, что пошутил и никто Сашу не пасет.

— Валера где?

— Он эта… на фирму поехал, — ответил молдаван. — Ну, эта… которые витражи нам… вам делают. Ругаться поехал. Они с утра стекло привезли, а стекло с дыркой.

Саша тяжело вздохнул. Молдаваны, конечно, ему не расскажут о комитетчиках, у них классовая ненависть, они думают «посадят тебя — и так и надо, наворовал». Не сказала же ничего домработница Ольга Петровна, а он к ней так хорошо относился, даже подарил Наташкины старые кофточки и косметику, когда та сбежала. Да, может, они и не поняли ничего.

— Вас эта… сосед спрашивал, — сказал молдаван. — Два раза приходил.

— Чего ему надо? — хмуро спросил Саша.

— Не говорит. — Молдаван пожал плечами. — Хозяин, они эта… опять приходили. Сторож говорит, ночью все ходили, смотрели. Потом через забор полезли, он думал — воры, хотел стрелять. А они ему сказали молчать. И все доски обшарили, все…

— Тебе Валера сказал? Про них?

— И так понятно. Чего не понять. Нам бы аванс… — Молдаван беспокоился, что после ареста хозяин не сможет расплатиться с рабочими.

— Да-да, — сказал Саша. Он привез деньги. — Возьми.

Деньги надо было отдавать прорабу, но Саша не хотел дожидаться его. Пускай делят сами как хотят. Он покрутился немного в недостроенном доме, еще пуще расстроился. Пошел к соседу. Ему тяжко было оставаться одному.

Опять накрапывал дождик, так что сосед был дома. Лежал на диване и смотрел новости по телевизору. Телевизору было лет сто. И кот лежал на диване и смотрел телевизор. А жены никакой опять не было. Саша спросил соседа:

— Что хотел, Лева?

Сосед поднялся, сунул ноги в тапочки, выключил телевизор. У него даже пульта не было. Сосед глядел недоброжелательно, мрачно и все сглатывал слюну. Кадык ходил туда-сюда. Шея у соседа была тощая, как у гусенка, четыре таких шеи поместилось бы в одну Сашину.

— Не знаю, с чего и начать, Александр…

— Начинай с начала, — посоветовал ему Саша.

— Я вам дал телефон моего знакомого, то есть родственника жены… Вы были у него?

— Ну.

— Я ваших дел не знаю и знать не хочу… Но впутывать моих знакомых… Я не верю, что это простое совпадение… Вы, возможно, не могли предполагать столь ужасного исхода, но… Я сам виноват… Я считаю своим долгом… Я должен…

— Куда впутывать-то?

— А я не знаю, куда вы его хотели впутать, — огрызнулся сосед. Он теперь еще хуже глядел на Сашу: с ужасом и ненавистью. — Как там у вас называется: разборки…

— Да что ты мямлишь? — разозлился Саша. — Что, взяли его?! («Они берут всех, кому я показывал рукопись… И антиквар…»)

— Он убит! — тоненько выкрикнул сосед. — Убит при аресте! При попытке к бегству! Застрелен на улице, как бандит какой-нибудь! Тихий, мирный, порядочный человек! Бегство! Арест! За что?! Вы — как гниль, как грязь, как проказа! (Саша понял, что сосед считает его уголовником, — глупый, глупый человек…) Губите все, к чему прикасаетесь! Спортсмены! Вся ваша мафия…

— Не ори, — попросил Саша.

Голова у него шла кругом. Он огляделся и сел на стул. «За что ж убивать-то?!» Руки его задрожали. «Каченовский попал под машину… Антиквар — куда делся?! Да и спец-жулик… Живой ли? Кто знает. Ну, я попал… Но за что, за что? Я ж ее еще не продал, даже не пытался толком… Разве за это — мочат?! Или… Бандиты?! От спеца узнали про рукопись и мочат? Нет, какие бандиты — при аресте… Зачем?!! Почему?!! Господи, да сколько ж она стоит, если из-за нее — такое? Миллион? Миллиард?!! Это же все-таки не ЮКОС… За яйцо Фаберже небось не мочат… Или мочат, да нам не докладывают?!»

— Валить надо… — сказал он то ли сам себе, то ли соседу.

— Кого? — испугался сосед.

— Не кого, а куда…

Саша повернулся и пошел прочь. Он шел как слепой и чуть не сшиб стул. Сосед вышел за ним во двор. Они стояли под дождем на улице и мокли оба. И Саша рассказал соседу про рукопись. Он понимал, что это глупо, но не мог больше держать все в себе. Сосед слушал, не скрывая недоверия. А потом и прямо сказал, что не верит, так и сказал: