Жена чайного плантатора

– Да, госпожа.

– Ну же, Лоуренс, пойдем в твою комнату. Ты расскажешь, что случилось, когда будешь готов.

Она взяла его под локоть, и он позволил ей отвести себя наверх, в его комнату, располагавшуюся в конце длинного коридора. В спальне Лоуренса Гвен побывала всего дважды. И в обоих случаях ей кто-нибудь мешал хорошенько осмотреться там: один раз пришел мальчик-слуга, чтобы подмести пол, а в другой раз Навина принесла выглаженные рубашки.

Лоуренс толкнул дверь. В воздухе висел слабый запах благовоний, темно-синие шторы на окнах были задернуты, так что внутрь проникал лишь тонкий луч вечернего света.

– Тут темновато, – сказала Гвен и включила две электрические лампы.

Он, казалось, этого не заметил.

Эта комната была так роскошна и настолько не соответствовала Лоуренсу, что ей трудно было такое вообразить. Ничего общего с убежищем одинокого мужчины, которое она ожидала увидеть. Два темно-синих абажура с бахромой, на столе – несколько фотографий в рамках, на каминной полке – фарфоровые фигурки. Часть натертого до блеска пола скрывал персидский ковер, кровать была накрыта атласным пуховым одеялом цвета горького шоколада. С подвешенного к потолку большого кольца свисала москитная сетка, узлом завязанная над кроватью. Мебель была темная, в отличие от ее собственной.

Раздался стук в дверь, и вошла Навина с полотенцем, тазом воды и свежей рубашкой для Лоуренса. Хотя она, конечно, заметила на одежде хозяина кровь, но ничего не сказала, только молча погладила его по руке. Лоуренс поднял глаза, и они обменялись взглядами. Гвен не поняла смысла этого безмолвного разговора, но видела, что они поняли друг друга.

– Ну вот, – сказала Гвен, как только Навина вышла из комнаты. – Давай-ка снимем эту рубашку.

Она откинула край одеяла. Лоуренс сел на кровать, а Гвен расстегнула ему пуговицы, потом ловко сняла с него рубашку, чтобы посмотреть, не ранен ли он. Вытерла кровь с рук. Лоуренс встал, чтобы снять брюки. Гвен внимательно оглядела его, – кажется, цел.

– Теперь ты скажешь, что случилось? – спросила она.

Лоуренс сделал вдох, сел обратно на постель и уперся кулаками в матрас:

– Они убили Таппера. Моего Таппера. Эти ублюдки перерезали ему горло.

Гвен прижала руку к шее:

– О Лоуренс, как мне жаль!

Она села рядом и прислонилась к нему, глядя на руки мужа, которые теперь лежали у него на коленях – подрагивали, судорожно сжимались и разжимались. Оба молчали, но Гвен чувствовала, что́ он переживает, по этим рукам – каждое их движение было таким выразительным, будто они пытались говорить вместо Лоуренса. Наконец напряжение немного спало. Гвен обняла мужа и стала гладить по волосам, тихонько приговаривая. Потом он начал громко сглатывать и всхлипывать – звуки эти вырывались из самой глубины его существа.

Гвен только раз в жизни видела, как плакал ее папа. Это случилось, когда утонул его брат, отец Фрэн. Тогда она села на ступеньки, уткнулась носом в колени, испуганная тем, что ее смелый и сильный отец рыдает как ребенок. Но, по крайней мере, она теперь знала, что нужно подождать, пока приступ горя не отступит, как в конце концов случилось с ее отцом.

Так же произошло и с Лоуренсом. Гвен вытерла ему лицо и поцеловала в щеки, ощущая на губах соленый привкус его слез. Потом чмокнула в лоб и нос, как делала ее мать, когда дочка падала и разбивала коленку. Она взяла в ладони его лицо, заглянула ему в глаза и сразу поняла, что дело не только в Таппере. Поцеловав мужа в губы, Гвен сказала:

– Пойдем в постель.

Они легли, не раздевшись до конца, и некоторое время неподвижно лежали рядом. Гвен ощущала тепло тела Лоуренса и слушала, как его дыхание выравнивается.

– Ты не хочешь рассказать, почему убили Таппера?

Лоуренс перевернулся на бок и посмотрел ей в глаза:

– В рабочем поселке возникли кое-какие проблемы.

Гвен вскинула брови:

– Почему ты ничего мне не сказал?

– Не хотел тебя беспокоить.

– Я предпочла бы больше знать о происходящем. Мама и папа всегда вместе обсуждали проблемы, и я хотела бы, чтобы у нас было так же.

– Управлять плантацией – это мужское занятие. У тебя своих дел хватает, пока ты осваиваешься с хозяйством. – Он помолчал. – Вероятно, я позволил Макгрегору слишком сурово обойтись с виновными.

– Как ты поступишь?

Лоуренс нахмурился:

– Я не знаю, правда не знаю. Отношения меняются, я добился некоторого прогресса по сравнению с другими плантаторами, но это трудно. Раньше все было гораздо проще.

– Может, расскажешь, как было раньше? С самого начала. С Кэролайн и Томаса. – Лоуренс молчал, и Гвен запаниковала: не ошиблась ли она в выборе момента для этого разговора. – Ты, должно быть, очень любил ее.

Теряя терпение, она ждала. Наконец Лоуренс перекатился на спину и, глядя в потолок, сглотнул, а когда заговорил, Гвен пришлось напрягать слух, чтобы расслышать его.

– Я любил ее, Гвен. – Последовала долгая пауза. – Но после того как малыш…

– Тогда она заболела?

Лоуренс не отвечал, дыхание его стало прерывистым. Гвен обвила его грудь одной рукой и поцеловала в щеку, щетина кольнула ей губы.

– Где она похоронена?

– У англиканской церкви.

Гвен нахмурилась:

– А Томас – нет?

Лоуренс снова помолчал – казалось, он взвешивает в голове слова, – потом повернулся к ней.

Гвен внимательно вгляделась в лицо мужа и вдруг затрепетала.

– Она хотела бы, чтобы он остался здесь, дома. Мне очень жаль, что я не рассказал тебе об этом. Знаю, что надо было. Но все это слишком болезненно.

Гвен смотрела в глаза Лоуренсу, и к ее горлу подкатывал комок. Для человека, привыкшего не показывать своего горя, он выглядел глубоко несчастным, она его таким еще не видела. Казалось, будто под печалью Лоуренса таилось что-то еще, до чего не добраться, какое-то более глубокое переживание, которое мучает его. Гвен, конечно, было любопытно узнать, от чего умерли Кэролайн и малыш Томас, однако, не отваживаясь пускаться в дальнейшие расспросы, она кивнула:

– Ладно.

Он закрыл глаза.

Лежа рядом с ним, Гвен ощутила знакомое желание и попыталась проигнорировать трепет сердца. Но Лоуренс как будто уловил ее состояние, потому что положил руку ей на грудь, на то самое трепетное место, посмотрел на нее и улыбнулся. Потом выражение его лица изменилось, он прикоснулся большим пальцем к ямочке у ее ключицы и поцеловал уголок губ, сперва осторожно, но вскоре его поцелуи стали горячее. Гвен приоткрыла рот и ощутила тепло его языка. Когда Лоуренс вдавил ее в матрас, она поняла, что глубокое переживание каким-то образом нажало в нем на спусковой крючок вожделения. Не успела она опомниться, как Лоуренс уже задирал ей юбку, и она, помогая ему стянуть с себя нижнее белье, застонала, когда он приподнял ее тело и придвинул к себе, чтобы снять с нее сорочку. А потом опустил на постель, и они занялись любовью. Без него Гвен чувствовала себя такой потерянной, но вот Лоуренс снова стал прежним, и она едва могла сдержать радость.

Когда все закончилось, пушечным выстрелом прозвучал удар грома и полил дождь; небо разжало кулак и теперь изливало на землю то, что накопило в себе. Гвен лежала и слушала, прижавшись к мужу. Она начала смеяться и почувствовала, что его тело тоже содрогается от хохота, звук был свободный, счастливый, словно все, что сковывало его, распалось.

– Прости меня, Гвен, за прошлое. Я правда не знаю, что со мной случилось.

– Ш-ш-ш…

Лоуренс повернул ее к себе и приложил палец к ее губам:

– Нет, я должен сказать это. Прошу, прости меня. Я был сам не свой. Просто…

Он замялся, и Гвен прочла на его лице следы какой-то внутренней борьбы. Лоуренс словно бы хотел и не мог что-то высказать. Тогда она попыталась найти нужные слова, чтобы подтолкнуть его к продолжению:

– Это не из-за Кэролайн?

– Не совсем.

– Тогда из-за чего?

Он глубоко вдохнул:

– Когда ты приехала на плантацию… все как будто вернулось.