Лето

Мерси поднимает руку, чтобы унять паству.

И Господь говорит, что никто, никто истинно верующий никогда не смог бы сказать о нашем президенте ничего дурного, порочащего или дискредитирующего, – говорит она.

Сашу разбирает смех.

Господь говорит, что всякий, кто говорит подобное, вещает злым языком, – говорит Мерси. – Господь знает, что разбирательство об импичменте было злым делом. Господь очищает имя нашего президента с каждым вздохом, что совершает наш президент! Я знаю Господа. Господь знает меня. Верьте мне. Верьте мне. У меня экстренная связь с Господом, я на прямой линии с Господом, и Господь сказал, чтобы я велела вам поддерживать нашего великого-превеликого президента, посланного сюда на землю делать великую-превеликую работу, которую поручили ему лично Бог Отец и Иисус Спаситель…

Саша так хохочет, что чуть не опрокидывает стул, на котором сидит. Мать качает головой.

Я так понимаю, в последнее время мы настолько привыкли к беззастенчивости, что эта беззастенчивость должна становиться еще беззастенчивее, – говорит мать.

Ну да, но каков подлог, – говорит Саша.

Так было с давних пор, – говорит мать, – когда впервые лето облекло листвой деревья[5].

Теперь мать произносит строки из тех времен, когда она была актрисой. Но за всю свою жизнь мать вроде как снялась лишь в телерекламе жидкости для мытья посуды еще до всего. Саше показывали эту рекламу в детстве, видеокассета стоит в буфете, но теперь ее нельзя посмотреть, ведь не осталось в живых ни одного видеопроигрывателя. Там девушка, стройная незнакомка с уложенной прической (трудно поверить, но это действительно ее мать, еще в те времена), стоит на кухне и, наклоняясь, берет тарелку у малыша в полицейском шлеме, объясняющего этой женщине, которая считается его матерью, что, плохо отмывая эти тарелки, она совершает преступление.

…потому жертвуйте, жертвуйте, жертвуйте и поступайте праведно, помогайте мне уготовить путь Господу, ибо, Боже милостивый, изо дня в день молюсь я о трех вещах: зрите меня ясно, любите меня горячо, подписывайтесь на меня в социальных сетях и жертвуйте, жертвуйте день за днем день за днем день за днем…

Сейчас она просто цитирует «Годспелл»[6], – говорит мать.

Что еще за «Годспелл»? – говорит Саша.

Старый мюзикл, – говорит мать. – Мы вместе играли в «Годспелле». Мы играли в «Много шума». Потом участвовали в шекспировско-диккенсовских летних гастролях по восточным графствам.

Тем временем камера показывает крупным планом людей из публики. У одних гордый вид. У других – сломленный. У третьих – отчаянный. Четвертые горят надеждой. У всех вид несчастный. Большинство поднимают свои телефоны вверх и машут ими. Остальные делают на своих телефонах пожертвования. На экране крупным планом появляется размытое лицо Мерси.

Угу, – говорит мать. – Сто процентов.

Отправить в спящий режим или будешь дальше смотреть? – говорит Саша.

…вам грустно? Я вижу вас – вам одиноко? Я вижу вас – вам тревожно? Вы на иголках? Погрязли во грехе? Я вижу вас – вы устали? Вас на работу брать перестали? Жизнь превратила вас в собственную тень? Вы ни живы ни мертвы? Вы собственный призрак, бестелесный дух? Тогда слушайте, ибо Господь речет через меня, требуется, требуется…

Саша двигает курсором и щелчком убирает страницу.

Требуется, чтобы вы пробудили свою веру, – говорит мать.

…пробудили свою веру, – говорит Мерси Бакс через долю секунды после матери, за долю секунды до того, как Мерси Бакс исчезает с экрана.

Мать кивает.

«Зимняя сказка», лето 89-го. Я играла Гермиону. А она была дублершей. Саша, ты совсем опоздаешь. Тебя подбросить? Ах да, какая же я дура. Миз «Эмбарго на автомобили-2020». Забыла.

Ты не забыла, – говорит Саша. – Просто не можешь допустить, что другие пытаются геройствовать.

Вряд ли я назвала бы попыткой геройства отказ ездить на бензине, – говорит мать. – Возможно, принцип. Но геройство?

Что это еще за «Зимняя сказка летом 89-го»? – говорит Саша.

«Зимняя сказка» – пьеса Шекспира, – говорит мать.

Это-то я знаю, – говорит Саша (хотя в действительности не знала или, по крайней мере, не была до конца уверена).

А лето 89-го давным-давно в прошлом. Теперь это допотопные времена, – говорит мать.

Доп. к чему? – говорит Саша.

Не доп., а до. Раньше. До потопа. Всемирный потоп, – говорит мать. – Уже двадцать минут. Беги лучше.

Саша подбирает с пола куртку, накидывает обратно на плечи и целует мать в щеку.

С богом, – говорит мать.

Господь повелел тебе это сказать, вещая напрямую в твое ухо своим святым голосом? – говорит Саша.

Да, если заплатишь пятерку, – говорит мать.

«Эмбарго на автомобили». Типа это какой-то прикол, заскок.

До-потопный.

Саше очень нравятся слова. Хотя в общем-то дома они ей не достаются, ведь это Роберту должны нравиться слова.

По дороге в школу она ищет «до-потопный» на телефоне.

В слегка другом написании это означает «до Всемирного потопа» с большой «В».

Ну да. Как будто Всемирный потоп с большой «В» относится к прошлому. Сейчас-то все мы уже допотопные.

Этого не признают, даже когда видят кадры горящей Австралии. Даже когда полмиллиарда животных – а это означает 500 000 000 отдельных живых существ – гибнет в одном-единственном районе. Даже когда видят фотографии австралийцев, лишенных летнего дневного света и вдыхающих красную пыль на пляже под красным небом, пыль, что свисает, подобно марионеткам, которых никто не в силах дернуть за ниточки, а посредине просто стоит каурый конь, ошарашенный, величавый, словно доказательство самой непорочности, пока за спиной солнечным маслом растекается на горизонте огненный шар.

500 000 000. Саша пытается представить и учесть каждое погибшее существо по отдельности. Она раскладывает по выжженной равнине мертвых животных попарно, попарно, попарно, помиллионно, сколько не схватит ни один глаз: пепел от кенгуру с пеплом от кенгуру, зола от валлаби с золой от валлаби, угольная пыль от коалы, угольная пыль от коалы.

Саше не хватает воображения.

Она уже знает, что никогда не заведет детей. Зачем обрекать ребенка на трагедию? Это все равно что рожать ребенка в тюремной камере. А ведь Брайтон – хороший город, один из лучших в стране по озелененности, единственный город во всей Великобритании с «зеленым» членом парламента, и все равно даже здесь люди в местных новостях говорят: «Всемирное потепление – это утка хватит пытаться меня запугать хватит запугивать моих детей всякой чушью чтобы они не могли уснуть все нормально вообще-то мне бы хотелось погоду потеплее всему земному шару это только на пользу лето круглый год было бы здорово». Ее родная мать – сама из числа этих чокнутых. Похоже, мать больше бесят последствия климакса, чем реальные вещи, происходящие в мире и с миром.

«Климакс – тоже реальность», – говорит сейчас Сашина мать у нее в голове.

Вот это да.

Подожди-ка.

То, что сейчас произошло у нее в голове, – из той же оперы, что и Господь, вещающий в ухо Мерси Бакс?

Ну да, но Сашина мать вообще-то не говорила ей в ухо или у нее в голове. Просто Саша знает, что бы мать сказала, будь она здесь. Потому что Саша знает свою мать очень хорошо.

Но Бога в реальности нет. Саша в этом вполне уверена.

Бог – плод человеческой потребности и воображения.

А вот мать…

Стопроцентно реальная.

Подожди-ка…

Ведь Бог реально существует в нескольких видах: 1) он «реально» существует на этих религиозных шоу для людей, верящих в Бога, 2) он становится для них «реальным», когда якобы физически «вещает кому-то в ухо», и 3) это «реальный» плод воображения Мерси Бакс, приносящий реальный доход самой Мерси Бакс.

Ну и… Как это связано с Сашиной матерью?

Или, точнее, как это связано с Сашиным представлением о свой матери?

5

Шекспир. «Много шума из ничего». Акт 2. Сцена 3.

6

«Day by Day» – фолк-рок-баллада из мюзикла «Годспелл» С. Шварца и Дж.-М. Тебелака (1971).