Страница 11 из 15
Тридцать Седьмой – это чрезвычайный и закрытый характер судопроизводства. Это тайна, окутавшая отправление «правосудия», это непроницаемая секретность вокруг расстрельных полигонов и мест захоронения казнённых. Это систематическая многолетняя официальная ложь о судьбах расстрелянных: сначала – о мифических «лагерях без права переписки», затем – о кончине, наступившей будто бы от болезни, с указанием фальшивых даты и места смерти.
Тридцать Седьмой – это круговая порука, которой сталинское руководство старалось повязать весь народ. По всей стране проходили собрания, на которых людей заставляли бурно аплодировать публичной лжи о разоблачённых и обезвреженных «врагах народа». Детей заставляли отрекаться от арестованных родителей, жён – от мужей.
Это миллионы разбитых семей. Это зловещая аббревиатура ЧСИР – «член семьи изменника Родины», которая сама по себе явилась приговором к заключению в специальные лагеря для 20 тысяч вдов, чьи мужья были казнены по решению Военной коллегии Верховного суда. Это сотни тысяч сирот Тридцать Седьмого – людей с украденным детством и изломанной юностью.
Это окончательная девальвация ценности человеческой жизни и свободы. Это культ чекизма, романтизация насилия, обожествление идола государства. Это эпоха полного смешения в народном сознании всех правовых понятий.
Наконец, Тридцать Седьмой – это фантастическое сочетание вакханалии террора с безудержной пропагандистской кампанией, восхваляющей самую совершенную в мире советскую демократию, самую демократическую в мире советскую Конституцию, великие свершения и трудовые подвиги советского народа. Именно в 1037 году окончательно сформировалась характерная черта советского общества – двоемыслие, следствие раздвоения реальности, навязанного пропагандой общественному и индивидуальному сознанию.
И сейчас, 75 лет спустя, в стереотипах общественной жизни и государственной политики России и других стран, возникших на развалинах СССР, явственно различимо пагубное влияние как самой катастрофы 1937-1938 годов, так и всей той системы государственного насилия, символом и квинтэссенцией которого стали эти годы. Эта катастрофа вошла в массовое и индивидуальное подсознание, покалечило психологию людей, обострила застарелые болезни нашего менталитета, унаследованные ещё от Российской империи, породила новые опасные комплексы.
Ощущение ничтожности человеческой жизни и свободы перед истуканом Власти – это непреодолённый опыт Большого террора.
Привычка к «управляемому правосудию», правоохранительные органы, подчиняющие свою деятельность не норме закона, а велениям начальства, – это очевидное наследие Большого террора.
Имитация демократического процесса при одновременном выхолащивании основных демократических институций и открытом пренебрежении правами и свободами человека, нарушения Конституции, совершаемые под аккомпанемент клятв в незыблемой верности конституционному порядку, – это общественная модель, которая впервые была успешно опробована именно в период Большого террора.
Рефлекторная неприязнь сегодняшнего государственного аппарата к независимой общественной активности, непрекращающиеся попытки поставить её под жёсткий государственный контроль – это тоже итог Большого террора, когда большевистский режим поставил последнюю точку в многолетней истории своей борьбы с гражданским обществом. К 1937 году все коллективные формы общественной жизни в СССР – культурной, научной, религиозной, социальной и т. п., не говоря уже о политической – были ликвидированы или подменены имитациями, муляжами; после этого людей можно было уничтожать поодиночке, заодно искореняя из общественного сознания представления о независимости, гражданской ответственности и человеческой солидарности.
Воскрешение в современной российской политике старой концепции «враждебного окружения» – идеологической базы и пропагандистского обеспечения Большого террора, подозрительность и враждебность ко всему зарубежному, истерический поиск «врагов» за рубежом и «пятой колонны» внутри страны и другие сталинские идеологические шаблоны, обретающие второе рождение в новом политическом контексте – всё это свидетельства не преодолённого наследия Тридцать Седьмого в нашей политической и общественной жизни.
Лёгкость, с которой в нашем обществе возникают и расцветают национализм и ксенофобия, несомненно унаследована нами в том числе и от «национальных спецопераций» 1937-1938 годов, и от депортации в годы войны целых народов, обвинённых в предательстве, и от «борьбы с космополитизмом», «дела врачей» и сопутствующих всему этому пропагандистских кампаний.
Интеллектуальный конформизм, боязнь всякой «инакости», отсутствие привычки к свободному и независимому мышлению, податливость ко лжи – тоже во многом результат Большого террора.
Безудержный цинизм – оборотная сторона двоемыслия, волчья лагерная мораль («Умри ты сегодня, а я завтра»), утрата традиционных семейных ценностей – и этими нашими бедами мы в значительной мере обязаны школе Большого террора, школе ГУЛАГа.
Катастрофическая разобщённость людей, стадность, подменившая коллективизм, острый дефицит человеческой солидарности – всё это результат репрессий, депортаций, насильственных переселений, результат Большого террора, целью которого и было раздробление общества на атомы, превращение народа в население, в толпу, которой легко и просто управлять.
Разумеется, сегодня наследие Большого террора не воплощается и вряд ли может воплотиться в массовые аресты, мы живём в другую эпоху. Но это наследие, не осмысленное обществом и, стало быть, не преодолённое им, легко может стать «скелетом в шкафу», проклятием нынешнего и будущих поколений, прорывающимся наружу то государственной манией величия, то вспышками шпиономании, то рецидивами репрессивной политики.
Что требуется сделать для осмысления и преодоления разрушительного опыта Тридцать Седьмого?
Последние десятилетия показали, что необходимо публичное рассмотрение политического террора советского народа с правовых позиций. Террористической политике тогдашних руководителей страны, и прежде всего генерального идеолога и верховного организатора террора Иосифа Сталина, конкретным преступлениям, ими совершённым, необходимо дать ясную юридическую оценку. Только такая оценка может стать краеугольным камнем правового и исторического сознания, фундаментом для дальнейшей работы с прошлым. В противном случае отношение общества к событиям эпохи террора неизбежно будет колебаться в зависимости от изменений политической конъюнктуры, а призрак сталинизма – периодически воскресать и оборачиваться то бюстами диктатора на улицах наших городов, то рецидивами сталинской политической практики в нашей жизни.
Вероятно, для проведения полноценного разбирательства следовало бы создать специальный судебный орган – указывать на прецеденты в мировой юридической практике излишне.
К сожалению, пока что налицо противоположная тенденция: в 2005 году Государственная Дума Российской Федерации исключила из преамбулы Закона о реабилитации 1991 года единственное в российском законодательстве упоминание о моральном ущербе, причинённом жертвам террора. Нет нужды вдаваться в нравственную и политическую оценку этого шага – она очевидна. Необходимо просто вернуть слова о моральном ущербе в текст Закона. Это надо сделать не только во имя памяти погибших, но и ради самоуважения. Это надо сделать и для того, чтобы загладить оскорбление, нанесённое нескольким десяткам тысяч глубоких стариков – выжившим узникам ГУЛАГа и сотням тысяч родственников жертв террора.
Однако правовая оценка террора – это важный, но недостаточный шаг.
Необходимо обеспечить благоприятные условия для продолжения и расширения исследовательской работы по истории государственного террора в СССР. Для этого нужно прежде всего снять все ныне действующие искусственные и не обоснованные ограничения доступа к архивным материалам, связанным с политическими репрессиями.