Фабрика поломанных игрушек

За прошедший период много убийств раскрыто, преступники в тюрьме. Но кто за девочек ответит? Маньяк не успокоится – откуда его ждать?

Сотрудники продолжали работать – расставляли засады, привлекали добровольцев, инструктировали агентов. Ни-че-го…

Лето подходило к концу. И проверяя работу подчинённых на территории, Виктор Иванович с тревогой смотрел на детей и подростков, внутри колотила дрожь – кто из них будет следующий, кто? Быть может, вот эта светленькая девочка на остановке в полосатом платьице с алым воротничком – точно будущая метка пореза… ох уж эта память… Почему гуляет одна, где её родители, чем таким важным заняты? Всех же предупреждали!

Или та, что на детской площадке с куклой сидит, укачивает?

Дети казались все на одно лицо – милы и непосредственны, с доверчивыми красивыми любознательными глазками. Ему хотелось собрать их всех в кучу, обнять, прижать к своему большому животу, и пусть карбюратор внутри замрёт от нежности, никуда не отпускать, если бы это было возможно…

Вечерами Червонцев выходил покурить к забору, смотрел на озеро, хотел любоваться закатом, но такая тоска и безысходность накатывала от этой красоты. И чем прелестней ночь – тем хуже жгла своим очарованием до самых пяток! Ненависть вскипала до шума в ушах. Хотелось достать наградной пистолет, взвести курок и броситься на поиски маньяка. Мчаться по лесу, из кожи вон вылезти – обернуться ветром, зверем лютым или птицей стремительной, чтобы всё слышать и видеть, чуять. Найти и стрелять, стрелять, стрелять в подонка. Упереть ствол в его ненавистное тело, чтобы насквозь, чтобы дыру…

Сотрудники неоднократно проверяли здешних ранее судимых, освободившихся из мест заключения и психбольниц. Их напряжённые физиономии с фото в картотеках уже стояли перед глазами. Конечно, гадёныш попадётся, но… когда? Сколько малышек успеет загубить?

Работа шла полным ходом, но одолевала горечь беспомощности, удушливая боязнь – опять не успеем, не убережём… Не убережем… И снова видеть эти маленькие асбестовые трупики, кукольные личики, тусклые открытые глазки, раскинутые ручки, запекшуюся кровь… кровь… кровь…

А если взять по всей стране? Сколько малышей – покалеченных, брошенных, потерянных, убитых? Точно Фабрика поломанных игрушек. И бродят по свалкам-могильникам горе-милиционеры, пытаются спасти, собирают останки, складывают неживое… Не жалея, режут свои души, надрывают сердца-карбюраторы.

Господи, сколько же можно. Сколько чужого горя в силах вместить человек? Да разве бывает горе чужое, если эти люди ждут от тебя помощи? А ты должен, просто – должен… Ты сам согласился, выбрав такую работу. Сам! Теперь – неси. Поэтому не радует солнце, голубое небо, не любуешься пейзажами, как остальные люди, а высматриваешь убийц. Идёшь в лес и не слышишь задорного щебетанья птиц, а только детский крик старается уловить напряжённое ухо. Лица детей мерещатся в сплетениях веток, глядят из-под листьев, молчаливо смотрят с укором.

И, кажется, что живёшь ты совсем в другом мире – среди выродков, монстров и вурдалаков, где нет пощады, нет жалости. Этот мир затягивает тебя всё больше, убеждая, что он единственный, пытаясь свести с ума, ожесточить, приспособить. Сделать из тебя чудище, чтобы сердце стало каменным, а кровь в жилах заледенела.

И только мысли о родных, близких, о друзьях останавливают на полпути, убеждают, что жизнь прекрасна, что в ней много любви, доброты и сострадания.

Сколько крови Червонцев видел за свою милицейскую жизнь? Ни один маньяк столько не убил! Вот только если доктор… Хирург. Да, у него тоже работа несладкая, а бывало – и ребёнок гибнет! Но врач-то лечит, спасает. Хотя… не все… Не все…

Вспомнил, как вёз жену на аборт… Молод был и ничего страшного в этом не видел – все женщины в стране так делали – с родителей повелось. Только слегка беспокоился о её здоровье – срок поздний.

Оба улыбались, шутили. Вместе решили, что пока рановато рожать: надо дом купить, хозяйством обзавестись. Приезжал прямо со службы к жене в больницу.

Она в коридоре встречала, такая полненькая, розовощёкая, с насмешливой лаской, лукавинкой в глазах спрашивала:

– Ну шо, сысчик, сыскал ли ты своё счастье? Аль нет?

Обнимал жену, вдыхал нежный влекущий аромат ландышей – её любимых духов, целовал:

– Ты – моё счастье, любимая! – если бы понимал тогда…

После – медсестра сказала – двойняшки были… девочки…

Вот так и Червонцев в работе Фабрики поучаствовал.

Не месть ли – это теперь, растянувшаяся на всю жизнь? От кого – если Бога и чёрта нет? Судьба специально притягивает к нему девчушек-бедолаг за то, что своих загубил, не подарил им жизнь, любовь, не выдал замуж, не получил взамен внуков, чтобы миловаться на пенсии. На вот тебе теперь – служи: собирай по лесу чужих неживых!

Быть может, поэтому и не думал Червонцев об отставке, хотя чувствовал, что становится невыносимо. От людских несчастий, что накапливались с каждым днём, и душа от тяжести такой проваливалась всё глубже – становилась чёрной зловонной ямой. И уже кидай туда всё подряд – не заполнишь.

А вот теперь эта похищенная графиня…

Можно было возмутиться – при чём здесь областной отдел? Но с генералами не поспоришь, приказали – иди работай.

Машина резко свернула, и резина колёс неприятно завизжала, подражая сирене, точно в ответ на его мысли.

Червонцев вздохнул – надо было выполнять приказ.

Глава 3. Щербаков

Вениамин Щербаков привычно крутил баранку, обгоняя попутный транспорт, периодически косился на шефа – не вспылит снова? Но тот был занят своими мыслями.

Червонцев не вызывал у Щербакова добрых чувств: вечно ходил угрюмый, недовольно сопел, всегда чем-то раздражён. Постоянно сотрудников воспитывал, учил жизни – лучше б за своими детьми и внуками смотрел! Есть ли они у него?

Щербаков ничего не знал о своём начальстве, да и не было это интересно. Со своими бы проблемами разобраться.

Ну, приедем в аэропорт попозже – не рассыплется генерал. Есть там начальник транспортной милиции! Посидят – чайку попьют! А с таким животом и одышкой – давно пора на пенсию к бабке на печку, огород копать, а он всё засады выставляет, сотрудников гоняет. И то ему не так, и это! Видать, и руководство недолюбливает его – очередное звание не дают, начальником не назначают. Три года уже исполняет обязанности. Скорее бы подыскали в отдел нового шефа.

Вот его заместитель Олег Сергеевич Башмаков – дружит со всеми, никуда не суётся, ни с кем не спорит. Если какой вопрос ответственный, закроется в кабинете и всем говорит, что на совещании, подчинённые к Червонцеву идут за решением, а он потом появляется и с ехидцей шутит:

– Сидел под корягой!

Или поедет в командировку с подчинёнными убийство раскрывать, а сам – рыбку ловит или на охоту, за грибами с корзинкой. Зато никого из своих подчинённых не ругает, добычей делится – уху на берегу под водочку, грибки с картошечкой или кабанчика на вертеле.

Был Щербаков немолод – почти сорок. Жил отдельно от матери – в общежитии – и внимательно относился ко всем приметам – знакам судьбы. Может, поэтому выглядел молодо – седина ещё не намечалась. С чёрными густыми усами и смоляной гривой волос, в нарушение устава частично покрывающей уши и шею, походил на гуцула. Росточка небольшого, да и сам не особо приметен – на службе ярко себя не проявлял. Вскоре могли и в отставку отправить. Но стыдно как-то при нынешней ситуации уходить на пенсию майором. В районах – сотрудников не хватает, в управлении – текучка. Недавно в отделе снова освободилась должность Оперативника по особо важным делам, и начальство решало – кому её предложить. Претендентов много, резонансных раскрытий тоже – этот год пока рекордсмен по количеству убийств. Что будет дальше?

Вениамин неосознанно потирал правую ладошку о кожаный обод руля – чесалась, когда волновался. Ненавидел возить начальство – что он, прислуга? Но изредка приходилось, когда машина Виктора Ивановича была в ремонте или проходила техосмотр. В этот раз штатный водитель получал новый форд-эскорт, который на днях выделили управлению, оформлял, регистрировал номера. Синяя с отливом иномарка вызывала всеобщий восторг и особенно хорошо смотрелась на фоне потрёпанных бандитских мерседесов.