А смерть подождет

— Ровно половина. — Смирнов листал какую-то книжку, — Только половина срока. Не суетитесь, мужики, лучше на этот календарь не заглядываться. Быстрее дни идут.

— Пожалуй. — Шорохов вздохнул, вернулся в койку.

Рыжков, лёжа, бренчал на гитаре.

Шевцов продолжал тему:

— Олег, а правда, что суки только два раза в год кобелей к себе подпускают?

— Правда. Когда течка у них.

— Надо же, как природа устроена!… А кобели всегда хотят?

— Сам у них спроси. — Олег дремал, отвечал односложно.

— Саня! Шорохов! Чего там, в своем углу, затих?

— А чего зря болтать?! Девки со стены всё равно в койку не спрыгнут.

— Ну, про собак давай поговорим. Когда ещё придется с кинологом и чёрной такой дамой жить? Линда, слышишь?

Линда, подняв голову, позевала вкусно, вопросительно глянула на хозяина — чего от неё хотят?

Но хозяин никак на её немой вопрос не отреагировал.

— Кобель он на то и кобель, чтобы всегда хотеть, — ровно и как-то по-ученому, солидно, ответил Шорохов, и вся комната — молодые, здоровые, подвыпившие «господа офицеры» дружно захохотали: кобелей они понимали хорошо. Одна Линда оставалась сейчас в несколько растерянном состоянии — не знала, как ей реагировать на смех друзей хозяина, да и его самого. Слова «кобель» и «сука» она, разумеется, знала, не раз слышала их дома, у себя в питомнике. Произносились они наставниками их, собак, по-разному, в зависимости от настроения и предмета разговора. Но всё же слово «сука» Линде не нравилось. Было в нём что-то оскорбительное, унижающее. Вот, к примеру, люди женской своей половине придумали более благозвучное: леди, девушка, мадмуазель, сеньорита… А тут — сука! Фу!… Сразу что-то грязное, продажное вспоминается. Да и кобель — тоже не лучше: гуляка, развратник, обманщик и, вообще, — псина! Ух! Как люди прирученных ими животных не любят, даже ненавидят. А вот эти слова чего стоят: козёл, осёл, свинья. И, главное, при случае этими же словами и друг дружку поливают! Позор! Как им не стыдно?! У них же и своих, человеческих, слов хватает. И в чем козёл виноват? Или свинья!? Мало того, что сало и мясо людям даёт, так её ещё и обзывают!… И осёл — ну, пусть он туповат малость и упрям, когда захочет, но дело-то своё делает! Таскает поклажу на горбу, возит людей…

А, неблагодарные они, эти двуногие.

Опять же, о собаках… (И тут: собака!)

Так вот, о сородичах по питомнику. Их, служебно-розыскных — на питомнике штук сорок. Точнее, голов. Сородичи все имеют профессию, специализацию: одни по следу за преступником идут, другие наркотики хорошо ищут, третьи, как она, Линда, на оружие и взрывчатку обучены. И, казалось бы, люди, тем более наставники их, собачек, коллеги хозяина, должны любить всех одинаково — Рекса, Тумана, Гарсона, Альфонса, её, Линду… Ан нет! Вот хозяин Альфонса — мощного ротвейлера, Рискин, отчего-то невзлюбил её — и пнет иной раз на выгуле, когда Олег не видит, и при удобном случае плюнет в вольер, в её миску с едой — ешь потом, собачья твоя душа! Или просто процедит вслед, сквозь зубы: «С-с-с-сука!»

Рискин ротвейлера своего, Альфонса, боготворит — лучше всех его на питомнике, считает. А Альфонс — угрюмый, злобный. Вислые уши, широкая, как у коня, грудь, но короткий, вислый зад. И глаза — наглые, жадные: так бы всех вас, сук, перепробовал, а потом загрыз. А его к ним не подпускают — порода не та. Полукровки, дескать, питомнику не нужны, а только чистая, элитная порода. Ибо, это собаки служебные, взращенные, выведенные в поколениях, такой их род должен быть и впредь. Это не какие-нибудь там бродячие бездомные псы, или смешные кудрявые болонки, или волосатые пупсики в штанишках с бантиком на шее. Таких на питомнике не держат. Псы здесь — спортсмены: охотники, розыскники. Разница с людьми только та, что, например, хозяин её, Линды, на двух ногах бегает, а она — на четырех, и нос её — за версту взрывчатку чует.

Порода-то, конечно, породой, но энергию тому же Гарсону и Альфонсу девать куда-то надо. Не круглые же сутки они с хозяевами на задании — большей частью взаперти сидят, в вольерах. А кобели, как-никак!

Рискину жалко своего Альфонса. Ротвейлеров, сук, на питомнике больше нет, породу продолжать не с кем. Больше овчарки, да вот она, Линда, лабрадор, да ещё вертлявый спаниель есть, Джой. И Джой знаки внимания ей, Линде, оказывает, но она — ноль внимания. На него и смотреть-то без смеха нельзя: уши до самой земли, он ими пол в вольере подметает.

А вот Рискин потихоньку, без посторонних глаз, приспосабливает Альфонса к овчаркам — Линда это сама не раз видела. И умела бы говорить… Рискин это чувствует и, наверное, поэтому пинает её, когда Олега, хозяина, нет рядом.

Нет, Альфонс, как и Гарсон, — лучшие собаки в их питомнике. Свое дело знают и выполняют его хорошо. Но Рискин хочет быть первым со своим Альфонсом, а Гарсон и Линда им мешают.

И-э-эх, люди! И чего уж вы так бьётесь за первенство?!

Прикрыв лапой глаза, позевав широко и смачно, Линда свернулась на прежнем месте, у койки хозяина. Трёп мужчин ей надоел — ну их, лучше поспать.

Линда спала и видела во сне Гарсона. Ах, какой он всё же красавец! Уши острые, торчком, взгляд ласковый, вежливый. А осанка какая! Совершенство! Почему она, Линда, не овчарка? Как бы она любила Гарсона, какие бы у них были замечательные, здоровые щенки!…

Была уже полночь, подвыпившие опера один за другим выключались из общего разговора, засыпали.

Спала и Линда, время от времени подёргивая лапами и сладко потягиваясь. Собачьи сны — тоже приятная вещь!

А в самый разгар глухой этой чеченской ночи рвануло вдруг за окном общежития, вздрогнули стекла, посыпались в комнату-класс, и опергруппа, все как один, вскочила со своих по-походному заправленных постелей.

Уже трезвонил полевой телефон на тумбочке капитана Смирнова, за дверями слышался топот множества ног, и чей-то молодой перепуганный голос крикнул:

— Чечены гранату кинули!… Стреляют!