Многогранник

– И что это все значит? – от полного непонимания спросил сам себя Амос, слегка подпрыгнувши после громкого удара.

Ещё пару минут он находился в этой комнате практически один, но вскоре решил послушаться отца и направился выбирать праздничный костюм.

Коридор, по которому шёл Амос, имел причудливый вид: на полу лежали красные ковры с золотистыми оборками и странными узорами в виде львов, сросшихся со змеями; стены имели нежно-пастельные цвета с постоянно меняющимися контурными пейзажами, а потолок был покрыт лавгудами, под которыми виднелись фиолетовые облака из ваты. Юный господин быстро дошёл до места назначения и открыл высокие белые двери, ведущие в его покои. Это оказалась просторная комната с тремя окнами, между которыми стояли длинные млечные шкафы и маленькие тумбочки им под цвет; на тех, что повыше, были изображения женских рук. Справа от выхода находилась игровая зона, где лежали всевозможные плюшевые игрушки; над ними прикреплялась извилистая полочка, похожая на лазу с экзотическими фруктами, наверху которой стояли семейные фотографии, а внизу лежали дорогие машинки и солдатики в непонятном обмундировании; чуть левее стояли стол и кресло для будущих школьных занятий, но пока там лежали лишь рисунки мальчика: если приглядеться, то на них можно было увидеть талантливые работы в виде пейзажей или семейного портрета. По другую сторону комнаты находилась широкая кровать пастельно-кремового цвета с семью подушечками разных размеров и гардеробная, в которую уже то вносили, то выносили из неё маленькие костюмы Амоса.

– Bo

– Bo

– Что такое случилось? Неужели конфеты закончились или игрушка сломалась? – увидев грустное выражение лица мальчика, спросила задорно Мадлен.

– Нет, я просто раздосадован жизнью, – ещё печальнее произнёс мальчик.

– Ах-ха-х, ну что Вы, какая досада может быть в Вашем возрасте? Сущие пустяки, не более. Наденьте лучше вот этот костюм: он прекрасен, – перед ними оказался действительно потрясающий костюм, выполненный на заказ знаменитым мастером Элсэу Вердолчем вручную; пиджак персикового цвета, как и брюки, был усыпан мелкими звездам (лишь одна казалась побольше, та, что находилась по левую сторону, недалеко от воротничка) и имел украшения в виде золотых запонок; белая рубашка была точно покрыта алмазным порошком.

– Ого…– с широко открытыми глазами и ртом произнёс Амос.

– Ах-ха-х, до чего же я люблю детей: у вас несравнимо чистые эмоции. А то, вон, принесла Вашему отцу костюм ядовито-зеленого цвета с чёрными наклонными полосами, так он вместо восхищения сначала просмотрел вид запонок, да однородность звёзд. Да уж! – доставая белые лакированные туфли с обувного стеллажа, бренчала Мадлен.

– Не знаю, что с ним; сегодня странный какой-то, словно подменили, – с придыханием вырвалось у Амоса.

– У взрослых такое бывает, там… Ну, в общем, не важно где, но важно то, что Вы выглядите magnifiquement, – повертев мальчика перед зеркалами и пригладив ему волосы так, что он стал похож на мини-владельца казино, выдала женщина.

– Да, теперь пойдём делать «важный выбор» … Мадлен, а ты его делала? – заинтересованно спросил Амос.

– Конечно, кто его не делал? Все проходят через это, – уверенно заявляла та.

– И ты выбрала быть у нас служанкой? – без особого подтекста спросил мальчик.

Женщина вдруг перестала собирать коробки с украшениями, приготовленными для Амоса, и села на кровать.

– Ну как тебе сказать… Я не из тех, кто мог бы выбрать что-то ещё, даже если б хотелось… а мне тогда хотелось, – лицо Мадлен резко изменилось и приняло вид какой-то тоски.

– А почему ты не могла выбирать?

– Ах, какой же ты смешной, – вдруг опомнилась она и снова стала перебирать коробки, заодно говоря с мальчиком. – Моя семья, не как твоя, мы бедны отчасти, и поэтому мои родители не смогли бы оплачивать моё обучение в каких-либо других учебных заведениях, нежели в обычном «Принятом месте», да, так оно и называется: «Принятое место» – ну а почему – сам догадывайся.

– Но ты бы могла, если б у тебя было больше денег? – все ещё не отступался Амос.

– Да как тебе сказать… По факту – да, по реальности – нет.

– Это как?

– Да просто: за нас давно все предопределили и… – она вдруг снова переменилась в лице, но на этот раз её словно что-то взволновало, что-то крайне неприятное, – и знать тебе ещё рано: много знаешь – плохо спишь, ибо знания поглотят тебя и ночью, и при свете дня, и даже в ванной комнате. А теперь ступай: время подошло, – Мадлен не дала ему произнести и слова и точно вытолкала его за дверь.

– Что-то с ней не так… что-то с ними всеми сегодня не так, – определённо заключил про себя Амос, дивясь необычному поведению служанки.

Он шёл медленно, не желая быстро оказаться в банкетном зале, думал про нынешний день, про то, какими были другие дни, неожиданно для себя вспомнил Мишель: «Хм, где она сейчас, интересно… Пусть мне тогда и не поверили, но я точно знаю, что она существует. Или нет? Странно все,» – заключил мальчик и тут же наткнулся на открытую дверь семейной библиотеки.

– Ау-у, есть кто? – спросил было он, но ему в ответ заурчала лишь сова, висевшая возле пуфиков, стола и кресел.

– Да-а, пустота… Все либо на кухне, либо уже в зале.

– Уху, – ответила сова.

– Да, Пухля, никто-то ничего не рассказывает, – расстроенно пробормотал мальчик. – Эх-х, а помнишь, как мы тут перебирали полки вместе с папой и мамой? – и с грустью огляделся вокруг. – Да, я знаю, что мне следовало бы называть его отцом, но я не понимаю: зачем все это. Хоть маму можно называть мамой, а то если все начнут маму называть как-то по-другому, то и тут придётся делать, как все. Ну что это за жизнь, когда «делаешь то, чего хотят другие» ?.. О, да, Пухля, это слова Мишель: она умная, я как-нибудь тебя с ней познакомлю, если, конечно, встречу ещё. Я ж думал, что есть только одна школа, а их оказывается много, вроде как, – Амос все это время ходил в комнате с удивительно высокими потолками, которые словно опирались на громадные шкафы с книгами, но неожиданно остановился напротив растения с беленькими цветочками. – Смотри, здесь эсперансы завяли, – указал он. – Не поливают, что ли? Вот смотрю на них и думаю: что если все веселье с родителями после этого «торжества» тоже завянет… Поэтому-то они такие странные, что боятся перестать радоваться? Да пусть не бояться: я все равно буду их смешить. Но, а вдруг скачки в Комнате фантазий, забеги на анибирах, ловля лавгуд и многое другое действительно закончатся?.. Как же будет жаль.

Закончив рассуждения, Амос отправился дальше. На пути он встречал лишь двери – то открытые, то закрытые – но не тех, кого желал бы увидеть. Дойдя до самых широких и высоких дверей в этом доме, он остановился и подумал о чем-то радостном, и, минуту помедлив, с оглушающим шумом, вошёл в зал. Кругом раздались аплодисменты.

– И вот он – виновник этого торжества! – подобно нарастающей волне, которая тотчас же разобьётся о скалы, пронёсся сквозь тело Амоса эстрадный голос неизвестного мужчины. И снова разлились аплодисменты.

Вокруг этого мужчины стояли, или быть точнее, парили в невесомости шесть круглых столов, за которыми сидели представители шести разных семей, а, значит, и представители шести разных лиг Нравственных убеждений. Мальчик было сначала запутался и не понял, как ему дойти до родителей, которые находились по другую сторону зала, но сделав три шага к ближнему столу, он увидел, что круг разомкнулся и для него просияла звёздная тропа в самом что ни на есть буквальном смысле: она точно состояла из зажжённых небесных тел, которые влекли его за собой. Амос решил отдаться воле случая. Он шёл небыстро, рассматривал пришедших гостей: они казались ему подозрительными. «За каждым столом сидит суровый мужчина, в каком-то ядовито-цветастом костюме, украшенном то печатями, то блёстками, то ещё неизвестно чем, и белой рубашке, а рядом – женщина в белом, серебристом или светло-пастельном платье (под цвет костюма) и обязательно с милой шляпкой-вуалеткой; у всех на руках надеты перчатки, но только у шести мужчин за разными столами они белого цвета – интересно. Но кто придумывал этот дресс-код? Как всегда, Элсэу Вердолч? И чем он лучше Владислава Залесскова? Тем, что не из наших мест? Странный все они, ещё и смотрят так, будто я им сейчас жизнь изменю,» – думал про себя Амос.