Страница 20 из 24
ГЛАВА V
Дон Луис вышел из дому очень рано и отправился к графу, который, не подозревая, что его узнали, весьма удивился этому посещению. Он вышел навстречу старику и после многочисленных объятий сказал:
— Как я рад видеть вас здесь, сеньор дон Луис! Не могу ли я чем-нибудь услужить вам?
— Сеньор, — отвечал ему дон Луис, — прикажите, пожалуйста, чтобы нас оставили наедине.
Бельфлор исполнил его желание. Они сели, и старик заговорил.
— Сеньор, — сказал он, — мое счастье и спокойствие требует некоего разъяснения, которое я прошу вас дать мне. Сегодня утром я видел, как вы выходили из комнаты моей дочери. Она мне во всем призналась и сказала…
— Она вам сказала, что я ее люблю, — перебил его граф, чтобы увильнуть от рассказа, который ему не хотелось выслушивать, — но она вам, конечно, слишком бледно описала мои чувства к ней. Я ею очарован. Это восхитительная девушка: ум, красота, добродетель — всего у нее в избытке! Мне говорили, что у вас также есть сын и что он учится в Алькала; похож ли он на сестру? Если он так же красив, как она, да еще похож на вас, то это просто совершенство. Я умираю от желания его видеть и предлагаю вам для него мое покровительство.
— Я вам очень благодарен за это предложение, — с достоинством ответил дон Луис, — но возвратимся к тому, что…
— Его надо немедленно определить на службу, — снова перебил его граф, — я беру на себя устроить вашего сына; он не состарится в низших офицерских чинах, могу вас в этом уверить.
— Отвечайте мне, граф, — резко оборвал старик, — и перестаньте перебивать меня. Намерены ли вы выполнить обещание?..
— Ну, разумеется, — перебил его Бельфлор в третий раз, — я выполню обещание, которое даю вам, и поддержу вашего сына всем моим влиянием. Положитесь на меня, я человек слова.
— Это уж слишком, граф! — воскликнул де Сеспедес, вставая. — Вы обольстили мою дочь и смеете еще оскорблять меня! Но я дворянин, и нанесенное мне оскорбление не останется безнаказанным.
Сказав это, он вышел с сердцем, переполненным злобой; он обдумывал тысячу планов мщения. Вернувшись домой, он сказал в сильном волнении Леоноре и Марселе:
— Неспроста граф казался мне подозрительным. Это вероломный человек, и я отомщу ему. Что же касается вас, вы обе завтра же будете отправлены в монастырь. Готовьтесь в путь и благодарите небо, что наказание ограничивается этим.
Тут он ушел и заперся в своем кабинете, чтобы зрело обдумать, какое принять решение в столь щекотливом деле.
Когда Леонора узнала о вероломстве графа, горе ее было безгранично. Она как бы окаменела; смертельная бледность покрыла ее щеки; она лишилась чувств и упала недвижима на руки своей воспитательницы, которая подумала, что она умирает. Дуэнья приложила все старания, чтобы привести ее в чувство. Это ей удалось. Леонора очнулась, открыла глаза и, видя хлопочущую возле нее дуэнью, сказала ей с глубоким вздохом:
— Как вы жестоки! Зачем вывели вы меня из блаженного состояния, в котором я находилась? Я не чувствовала всего ужаса своего положения. Отчего вы не дали мне умереть! Вам известны все муки, которые будут отравлять мне жизнь, зачем же вы хотите сохранить ее мне?
Марсела старалась утешить свою госпожу, но этим только еще больше раздражала ее.
— Все ваши речи напрасны! — воскликнула Леонора. — Я не хочу ничего слушать! Не теряйте зря времени, утешая меня в моем горе! Вам следовало бы еще больше растравлять его, потому что это вы ввергли меня в ужасную пропасть, где я нахожусь. Это вы мне ручались в чистосердечии графа; если бы не вы, я бы не уступила своей склонности к нему, я бы незаметно поборола ее; во всяком случае он не воспользовался бы ею. Но я не хочу, — прибавила она, — возлагать на вас ответственность за мое несчастье, я виню только себя: мне не следовало слушаться ваших советов и принимать искания мужчины без ведома батюшки. Как бы лестно ни было для меня это сватовство, мне надлежало с презрением отвернуться от графа де Бельфлора, а не щадить его в ущерб моей чести; наконец, я не должна была доверять ни ему, ни вам, ни себе. Поверив по слабости своей его вероломным клятвам, причинив такое горе несчастному дону Луису и обесчестив мою семью, я ненавижу себя и не только не боюсь заточения, которым мне угрожают, но желала бы скрыть свой позор в самом ужасном месте.
Говоря так, она обливалась слезами и даже рвала на себе прекрасные волосы и одежду, словно вымещая на них обиду за вероломство своего любовника. Дабы подделаться под горестное настроение госпожи, дуэнья гримасничала, притворно хныкала и осыпала бранью всех мужчин вообще и Бельфлора в частности.
— Возможно ли, — восклицала она, — что граф, которого я считала исполненным прямоты и честности, оказался таким негодяем, что обманул нас обеих! Не могу прийти в себя от удивления, или, вернее, все еще не могу поверить этому.
— Да, — сказала Леонора, — я представляю его себе у ног моих… Какая девушка не доверилась бы тогда его нежным словам, его клятвам, в свидетели которых он так смело призывал небо, его все новым и новым порывам страсти? Его глаза еще красноречивее говорили мне о любви, чем слова; он казался обвороженным мною. Нет, он меня не обманывал; я не могу это допустить! Вероятно, отец говорил с ним недостаточно осторожно; они, наверное, поссорились, и граф обошелся с ним не как влюбленный, а как вельможа. Но, может быть, я напрасно льщу себя надеждой? Нужно покончить с этой неизвестностью; я напишу Бельфлору, что ночью буду ждать его у себя, пусть он успокоит мое встревоженное сердце или самолично подтвердит свою измену!
Марсела похвалила девушку за это намерение; у нее даже зародилась некоторая надежда, что граф, несмотря на свое честолюбие, будет тронут слезами, которые Леонора станет проливать при этом свидании, и решит жениться на ней.
В то время Бельфлор, избавившись от старого дона Луиса, раздумывал у себя в кабинете о последствиях приема, оказанного им старику. Он не сомневался, что все Сеспедесы, раздраженные этим оскорблением, будут ему мстить. Но это мало беспокоило его. Гораздо больше его волновали любовные дела. Он полагал, что Леонору заключат в монастырь; во всяком случае ее будут неусыпно стеречь, и, судя по всему, он больше ее не увидит. Эта мысль его огорчала, и он придумывал, как бы предотвратить такую беду. Тем временем вошел слуга и подал ему письмо, принесенное Марселой; то была записка от Леоноры, следующего содержания: