Страница 9 из 13
Верочка не ответила.
– Всё правильно… – задумчиво протянул Бельский. Он не ошибся, выбрав такой несколько грубоватый приём. А она ждала. Она ждала, что он скажет, ждала объяснения этой реакции Бельского; она чувствовала здесь какую-то тайну и сильно жалела о том, что назвала человека, связь с которым ей была совсем не к лицу. Кроме того, она обещала не выдавать его. Обиды же на Бельского не было почему-то ни капли. Был только стыд и неловкость: а вдруг Бельский «выйдет» на Моремана и тогда заподозрит её связь с ним. А ведь не было ничего! Не было! «Сводить» их или нет?
А Бельский тем временем думал о том, как поступить теперь с Верочкой, как помягче расстаться, как избавить бедняжку от неловкости и стыда, которые она ощущает сейчас – он это видел.
Дело в том, что Бельский хорошо знал Моремана, потому и расхохотался. Ведь ни он, ни Верочка не могли и предположить, что Мореман – их общий знакомый.
* * *
– Ну как? – спросил Лёнька. – Эффект?
– Эффект, – растерянно протянул Витёк. – Что же это? Значит они действительно из будущего? Вернуться в своё время не могут, так нашли лазейку к нам?
– Молодец! Садись – «пять»!
– Может они уже гуляют по городу? – предположил Евгений.
– Нет, не гуляют, – задумчиво произнес Лёнька.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю, – он почему-то брезгливо поморщился. – Пойдёмте-ка к школе!
– Зачем?!
– Пойдём, пойдём.
Когда они подошли к зданию школы, Лёнька провёл друзей к его торцевой стене.
– Вот, смотрите. Наверное, эта кабина висела вон там, – он показал рукой на участок стены между первым и вторым этажами школы.
– Потом руководитель сместил её влево, то есть, внутрь здания и услышал: снизу – первоклашек, они ведь у нас на первом этаже учатся, а сверху – нас, здесь-то наш класс размещается, прямо над первоклашками. Я, правда, не знаю, с какой стороны у них этот шлюз в кабине, но записки попали, как видите, именно к нам. Вот только почему третья тетрадь оказалась разорванной и лежала у нас на полу? Не пойму что-то.
– Может, опять этот чокнутый в Кабину ворвался? – предположил Евгений.
– Вряд ли. Может, специально подкинули? – выдвинул свою версию Витёк.
– Слушайте-ка! – воскликнул ошарашенный какой-то догадкой Лёнька. – А ведь записи-то могли с таким же успехом попасть и к первоклашкам! Вдруг и у них что-то завалялось! Ведь кабина висела на границе между первым и вторым этажом. Кисс слышал голоса именно первоклашек, значит, Кабина в это время была ближе к ним! Иными словами, когда Лон разрывал блокнот и кидал его на шлюз, они находились ниже – потому только часть блокнота попала к нам! А?
– Ты гений, Лёнька! – искренне восторгаясь своим коллегой, провозгласил Евгений.
– Я знаю, – нескромно бросил «гений» и все трое кинулись в классную комнату на первом этаже.
– Вот этого-то я не предусмотрел, раззява, не предусмотрел. Все, финита ля комедия… – Бормотал себе под нос Лёнька по дороге
– Чего не предусмотрел? – поинтересовался Витёк, услышав сетования товарища.
– Да всё то же, – огрызнулся явно расстроенный чем-то Леонид.
Бросив на ходу техничке «В спорт зал, теть Машь!», друзья прошмыгнули через вестибюль в правое крыло здания школы, где располагались начальные классы. Войдя в опустевший «первый А», где когда- то, сто лет назад, протирали штаны старательные «академики», они остановились посередине класса в растерянности, будто рассчитывали увидеть тут саму Кабину.
Помог побороть смятение опять-таки Гритшин:
– Что встали? Ищите в партах, на полу, за батареей…
– Лёня, – удрученно произнес Евгений, – ты же видишь, тут всё блестит – уборка была.
Витёк начал всё-таки прохаживаться между партами, заглядывая в них и будто что-то усиленно вспоминая.
– Надо мне с отцом посоветоваться. Он у меня голова.
– У меня тоже голова, – двусмысленно передразнил Витьку Лёнька.—Евгений! Что ты всё молчишь, а? О химии своей думаешь?
Вдруг Виктор позвал ребят в дальний угол класса, где, присев на корточки, что-то рассматривал на полу под партой.
– Смотрите-ка, здесь в полу такая дырища… Вряд ли удержишься, чтобы туда ни чего не бросить, разорванную записку, например, или другой какой хлам, – намекнул Витёк, показывая на широкую щель между половицами под угловой партой.
– А-а! Про этот «люк в трюм» еще Николай Сергеевич, помню, завхозу выговаривал, чтобы, мол, быстрее заделали его, пока крысы всех первоклашек не пожрали, – припомнил Лёнька. – Ну-ка дайка я загляну туда. Ра-аз, два-а, взяли!
Они отодвинули парту. Лёнька протиснулся в самый угол, и чуть ли не улегшись на пол, стал всматриваться в проём щели. Она была достаточно широкой, чтобы можно было пошарить в ней рукой.
– Ну что? Есть? – переминался с ноги на ногу нетерпеливый Витёк.
– Есть? – это уже Евгений.
– Ну?.. Ну?.. Есть?
– Есть!!!
Глава 6
Для Бельского не составляло труда найти способ избавить Верочку от тягостных ощущений. Они даже сходили в ресторан. Бельский с чувством рассказывал ей с какими интересными вещами ему приходится сталкиваться в процессе уже подходящей к концу работы над диссертацией.
Верочка осталась довольна и нисколько не жалела, что провела часть вечера с таким интересным человеком, как Александр Григорьевич. И хоть шла она домой в приподнятом настроении, но радужных надежд в отношении Бельского не хранила. К великому его удовлетворению.
Александр Григорьевич знал Моремана уже несколько лет. И познакомились они через одного их общего приятеля, о котором ещё пойдёт речь. Мореман был одного возраста с Бельским и «большим» человеком в своём кругу. Именно в своём. Не в его интересах было «греметь» на весь город. Моремана знали многие: круг его знакомых исчислялся сотнями – а вот имени и фамилии этого человека, казалось, не знал никто. Мореман – прозвище, неизвестного происхождения и лишь случайно имеющее сходство с известным в морском жаргоне словом. Если его кто-то спрашивал: «как твоё имя?», он шутил: «не помню». А если не сдавались: «ну а в паспорте- то?» – он изображал на лице крайнюю степень восторга и удивления и восклицал: «Ха! А мне как-то и в голову не приходило заглянуть туда!»
Мало кто знал, где жил Мореман, но никто не сомневался, что дом у него где-то есть, и уж совсем таинственным был вопрос, чем Мореман занимался. Вряд ли он где работал, потому что увидеть его можно было в любое время суток то у одного, то у другого, то у … третьей. Но вот что странно: деньги у него водились всегда. И много…
А вот кичиться этим он не любил. И броско одеваться не мог себе позволить. Да и сам-то был невзрачным.
На улицах города его можно было увидеть идущим только стремительным шагом, с сосредоточенным лицом, будто занят этот человек крайне важным делом, и если не торопиться, то дело несомненно вылетит в трубу.
Мореман всегда производил впечатление добродушнейшего парня. Да, наверное, и был таким. Не увидишь его ругающимся, не увидишь злым, рассерженным, капризным. Не было в нём жестокости. И не было подлости. Никогда. Не существовало людей, которых бы он обидел.
Но была у него одна слабость. Он любил женщин. Нет, не так, как все. Патологически сильно. Когда ему кто-нибудь по-дружески делал об этом замечание, он оживлялся, проявляя восторг, и, одновременно, абсолютно искренне сокрушался: «ну что же это творится-то?! Ну, ведь никак не могу без них и все тут! Прямо не знаю, что и делать!» – и погружался в раздумья.
Если за эту слабость его можно было бы оправдать – ведь никакого насилия (ни морального, ни физического), никакого коварства: всё на добровольных началах – то в отношении денег… Эта сторона многих пугала и удивляла. Удивляло то, что Мореман даже не утруждал себя придумать нехитрую версию о наследстве или каком-нибудь выигрыше, хотя такого выигрыша нигде нет: был случай, когда одному из своих особо близких друзей он одолжил на кооперативную квартиру 20 тысяч рублей, а тот вскоре утонул. Мореман даже не огорчился, что такая сумма уплыла вместе с утоплеником. Такова была самая загадочная сторона его жизни. Но была и ещё одна. В своей эрудиции он редко кому уступал, в то время как с книгой или газетой в руках, как возможными источники энциклопедических знаний, его видели крайне редко. А на глазах он был всегда…